Анатомия американского национализма - Анатоль Ливен

Как написал в 2003 году обозреватель-либерал Ричард Коэн, недоумевая, как могла Америка развязать войну против Ирака при наличии всяческих свидетельств, предостерегающих от этого, «[война в Ираке] была не просто провалом разведки. Она проявила недостатки [нашего национального] характера. Почему?.. Наконец, наше самодовольство – своего рода проявление американской исключительности, которое так раздражает неамериканцев. И лучшим примером всех этих качеств выступает Буш собственной персоной»193.

В 1980 году Конор Круз О’Брайен процитировал журнал «Нью-Йорк», который сокрушался: «В семидесятых мы утратили нашу непогрешимость и впервые проиграли войну». О’Брайен написал по этому поводу:

«Не так уж сложно осознать, что была проиграна война, но вот осознание утраченной непогрешимости достойно уважения и восхищения. В шестидесятых в Алжире французы тоже проиграли войну (правда, не в первый раз), во многом таким же образом и по тем же причинам, что десять лет спустя США проиграли войну в Индокитае. Негативные обобщения, как правило, опасны, но я с уверенностью могу предположить, что в конце шестидесятых ни один француз не написал и ни один французский журнал не опубликовал утверждения о том, что Франция, проиграв ту войну, утратила свою непогрешимость… Однако американская непогрешимость – утраченная ли, сохраненная или восстановленная – не просто повод для слащаво-сентиментального зазнайства, это мощный и активный значимый фактор, который проявлялся на протяжении всей американской истории»194.

Нежелание или неспособность американцев ставить под сомнение непогрешимость своей страны взращивает в народе общественный конформизм, о котором не раз писали многие обозреватели разных столетий. «Теоретически мы провозглашаем свободу мнений как часть нашего патриотического наследия, однако стоит только какому-нибудь американцу применить это принцип на практике, как другие американцы приходят в ужас… Неприятие инакомыслия – хорошо известная черта американского национального характера», – писал сенатор Фулбрайт195.

Так, конечно, нельзя сказать о США в целом, и, безусловно, это не относится к американскому научному сообществу, но, по моему опыту, это верно в отношении основных фракций в политических, интеллектуальных и журналистских кругах в столице страны Вашингтоне, а также среди американских правящих элит. Токвиль (следует отметить, он был наиболее известным поклонником Америки в Европе) признался: «Я не знаю ни одной другой страны, где было бы так мало подлинной независимости духа и свободы обсуждения, как в Америке… Большинство создает очень серьезную преграду свободе слова: в пределах этих ограничений автор может написать все, что ему заблагорассудится, но он очень пожалеет, если рискнет выйти за их рамки»196.

Это можно считать преувеличением, как и описание России времен Николая I, сделанное соотечественником и современником Токвиля маркизом де Кюстином. В конце концов, и в Америке на протяжении всей своей истории было немало известных диссидентов. Тем не менее сфера их критики была, как правило, более ограничена, чем во многих других развитых странах. Чаще всего она затрагивала лишь область культуры и искусства. Диссидентские настроения, которые возросли в 60-х и в начале 70-х годов XX века, не оказали по большей части значительного влияния на массы и не были приняты американским народом. Кроме того, в Соединенных Штатах инакомыслие может частично отождествляться с определенными региональными и национальными традициями, которые не разделяет весь американский народ в целом: «При всем показном уважении к культурным различиям американцам, кажется, чего-то не хватает, чтобы осознать отношения между группами, которые очень различны в культурном, социальном и экономическом отношении»197.

Объединение идей Просвещения и протестантских религиозных воззрений времен первых переселенцев придало американскому «символу веры» и конституционному национализму огромную силу. Это прекрасно выразила Джулия Уорд Хау в своем «Боевом гимне Республики», в котором слилась воедино библейская и либеральная образность. Американская республика была в нем названа «Царством Божьим»198.

В XX веке основное течение в протестантизме стало более либеральным и терпимым на большей части территории США (но, как мы увидим, не на Большом Юге), а расплывчатые формулировки «гражданской религии», отдаленно напоминающие протестантские догмы, в конце концов составили основу этого национального консенсуса. Эта «гражданская религия» своим подобием деизма обязана отцам-основателям республики, которые подчеркивали непреходящую важность религии для выживания республики, не уточняя при этом, какая именно религия это должна быть (хоть они, конечно, и подразумевали протестантство того или иного толка).

Часто цитируют следующие слова президента Эйзенхауэра: «Наше правление не будет иметь никакого смысла, если оно не будет основано на глубокой религиозной вере, а в чем она будет заключаться, мне безразлично»199. Отождествление религии как важной гражданской добродетели и национализма еще больше усилилось впоследствии в ходе борьбы с «атеистическим коммунизмом»200. Эта неопределенная, объединяющая все конфессии, иудео-христианская религиозная культура, в свою очередь, вошла в состав некой американской «гражданской религии», как ее называют Уильям Херберг, Роберт Белла и другие. Эта «религия» состоит из принципов американского «символа веры», а также из ряда исторических и культурных мифов об американской нации201. «Гражданская религия» стала основным духовным базисом для современного американского конституционного национализма.

В одном учебнике по обществознанию для учеников четвертого класса (десятилетних детей), озаглавленном «Наш народ», в кратком виде изложены основные положения этой гражданской религии, в том числе использован принцип целенаправленного национального объединения. Учебник «начинается с описания главной национальной церемонии, инаугурации президента, и посещения Мемориала Линкольна и других исторических памятников в Вашингтоне. Все это, безусловно, нацелено на формирование чувства принадлежности к национальному сообществу. Первая глава завершается словами вымышленного персонажа: «Да, – сказала Мария, обращаясь к Педро, – это великая страна. Все мы – американцы»202.

Конформизм идеологических установок частично отражает самоопределение большинства американцев как «среднего класса». В настоящее время это определение не имеет ничего общего с классом в экономическом смысле, оно значит «респектабельный», то есть прежде всего разделяющий определенный набор общих ценностей, в том числе американский «символ веры» и американский национализм.

Наследие 60-х годов XX века и старых радикальных традиций продолжает существовать на сегодняшний день в американских университетах, хоть в них довольно часто распространена собственная версия либерального конформизма. Более того, следует отметить, что эти мифы как по своему происхождению, так и по месту их нынешнего распространения главным образом мифы белого населения. Чернокожие американцы и американцы другого цвета кожи, которые желают влиться в истеблишмент США, должны поклоняться этим богам американской цивилизаторской империи, по крайней мере публично. Но, как отметил Ричард Хьюз, хоть чернокожие и исповедуют американский «символ веры», но каждый из окружающих «символ» мифов в этом плане выглядит очень иронично, если рассматривать ситуацию с точки зрения истории чернокожих или индейцев в Америке203.

Что касается официальной и полуофициальной обстановки в Вашингтоне, то могу засвидетельствовать, исходя из собственного опыта, что написанные в 50-х годах слова Луиса Харца, одного из величайших исследователей американского «символа веры» и его последствий, по-прежнему актуальны:

«Когда твои основные ценности повсеместно, куда бы ты ни пошел, тоже считают ценностями, без труда появляется доминирующий язык самоочевидности. Отсюда и происходит сознание своего превосходства в Америке – из спокойной уверенности в самоочевидности ее норм. Такое сознание своего превосходства – одно из самых мощных в мире… Оно всегда придавало такую уверенность в себе, что вряд стоило утруждаться ее формулированием. Собственное превосходство всегда казалось Америке таким незыблемым, что на этой твердыне основывался ее прагматизм, который она считала столь очевидным, что опровергать его просто не было смысла. Американский прагматизм всегда был обманчив, поскольку, как ледник, он зиждется на километрах ненадежной почвы глубокой убежденности, которой не дают проявиться. Но эта подавленная убежденность порождает дух конформизма, который неизменно приводит оппонентов в бешенство, ибо он не удостаивает их чести привести свои возражения»204.