Клянусь, что исполню... - Хилари Норман

– Слава богу, у меня есть вы двое, – отозвалась Энни.

Почти весь следующий день Оливия провела в аэропорту. Сначала они с Джимом провожали Энни и Эдварда, летевших в Лондон, а потом Оливия провожала Джима, возвращавшегося в Бостон.

– Передай от меня привет Кэри, – сказала Оливия и усмехнулась. – Если она, конечно, сможет это перенести.

– Кэри вовсе не чувствует ненависти к тебе, – серьезно произнес Джим.

– Но сильно недолюбливает.

– Она к тебе ревнует.

– Я знаю, – согласилась Оливия. – Только никогда не могла понять почему.

– Наверное, у нее есть причины.

– Она знает, что мы всегда были только друзьями, разве нет? – Взгляд Оливии скользнул по красивому лицу Джима. – Хотя, возможно, если бы я была на ее месте, я тоже ревновала бы тебя к любой женщине, оказавшейся поблизости.

– Вот уж вряд ли, – усмехнулся Джим.

Они медленно продвигались к паспортному контролю, стараясь извлечь из этих последних минут перед расставанием как можно больше.

– Береги себя, – проговорила Оливия, когда они дошли до турникета.

– И ты тоже.

– И будь счастлив. Не давай Кэри собой помыкать.

– Оливия, – укоризненно произнес Джим после минутной паузы, с грустью добавил: – Мне бы хотелось, чтобы вы лучше относились друг к другу.

– Это касается не только меня, не так ли? Энни она тоже терпеть не может.

– Кэри всегда чувствовала, что не понравилась вам обеим с самого начала.

– Это правда, – признала Оливия. – Мне очень жаль, Джим, что так получилось.

– Да, конечно. – Он взялся было за свою дорожную сумку, но, заколебавшись, снова поставил ее на пол. – Если у тебя что-то выйдет с Дресслером, пусть это не принесет тебе ничего, кроме радости, ладно?

– О чем речь, – беззаботно ответила Оливия. – Ты же меня знаешь. С глаз долой – из сердца вон.

– Черта с два. – Он взял ее за руку. – Это маска. Все мы носим маски, не только Энни.

– Не беспокойся обо мне.

– Я просто не могу о тебе не беспокоиться.

Они обнялись. Оливия ощутила силу его стройного тела, вдохнула его знакомый запах и подумала о том, как много он для нее значит, какую важную часть ее жизни составляет ее дружба с ним и с Энни.

– Я тебя люблю, – прозвучал тихий голос Джима у нее над ухом.

– Я тебя тоже, – сказала Оливия.

Он пошел вперед, остановился, оглянулся, послал ей воздушный поцелуй и скрылся в толпе. А Оливия отправилась к выходу. Когда она вспомнила о словах, которыми они только что обменялись, которые всегда говорили друг другу при расставании, ее охватило странное чувство. Она подумала, что на этот раз для нее – конечно, только для нее – они значили что-то другое.

Она не хотела об этом думать, потому что это было не только неправильно, но и абсолютно невозможно, но все же ей показалось, что она любит Джима не только как друга.

9

– Это безумие, – заявила Энни, когда Оливия изложила ей план мести Кэри Бомон-Ариас. – Нет, сама идея мне нравится, но это полное безумие. Я боюсь.

– Почему?

– Уж очень это все… из ряда вон.

– Идеально продуманный план, – возразила Оливия.

– Но это же абсолютно аморально! Нет, невозможно.

– Энни, мы имеем дело с безнравственной особой. Это единственный способ зацепить ее по-настоящему. Ударить в больное место.

– Ливви, неужели ты настолько ненавидишь Кэри? Оливия на миг задумалась.

– Не думаю. Пожалуй, я никогда в жизни ни к кому не испытывала настоящей ненависти. Вернее будет сказать, что я ее презираю.

– Ничего у нас не выйдет, – покачала головой Энни.

– Если бы я сомневалась, – ответила Оливия, – то ни за что не стала бы втягивать тебя в эту историю.

Был январь 1990 года. Подруги сидели на кухне у Энни, в Бэнбери-Фарм. Прошло почти три года с тех пор, как Энни в последний раз приняла таблетку валиума. Теперь она чувствовала себя прекрасно и ей казалось, что весь тот кошмар происходил не с нею. Всего какой-нибудь год назад, думалось Энни, Оливия вряд ли посчитала бы ее достаточно сильной, чтобы обращаться к ней за поддержкой в подобной ситуации. Откровенно говоря, в этом и заключалась одна из причин, по которым она одобрила план, предложенный Оливией. И то обстоятельство, что они сидели за столом и решали, как помочь Джиму, можно было рассматривать как признание ее окончательного выздоровления.

– Но ты уверена, что не надо ничего говорить Джиму? – с сомнением спросила Энни. – В конце концов, мы затеяли все это ради него. Разве он не имеет права знать?

– Нет, – решительно возразила Оливия. – И вот почему. Я хорошо знаю Джима – он ни за что на это не пойдет. – Она посмотрела на листок с заметками, и при мысли о том, какую игру они затеяли, ее глаза хищно блеснули. – И еще одно – все это может сработать только в том случае, если Джим ничего не будет знать.

Иногда Оливия думала, что, если бы ее родители остались в живых и увидели свою дочь взрослой, они скорее всего могли бы ею гордиться, но при этом испытывали бы некоторое смущение – уж больно непохожей на них она выросла. Артур Сегал, ее отец, родился в 1933 году в Берлине, в еврейской семье, которая через год после его рождения в поисках мирной, спокойной жизни переехала в Соединенные Штаты. Освоиться в новом мире им помог богатый дядюшка Артура с материнской стороны, который давно уже жил в Манхэттене. Артур добился видного положения, занимаясь торговлей предметами искусства и филантропией. Его собственная коллекция картин, основная часть которой была передана ему в Нью-Йорке старым приятелем Максом Вилденбруком, была весьма представительна – от великих французских импрессионистов до молодых, подающих надежды американских художников. Она вызывала всеобщее восхищение, равно как и зависть. При жизни отца коллекция чаще выставлялась на всеобщее обозрение в галереях, чем оставалась в доме владельца. Артур твердо верил, что произведения искусства существуют для того, чтобы на них смотрели. Такова была вся философия его жизни. Поэтому он с головой ушел в благотворительность, основывая всевозможные фонды и регулярно перечисляя огромные суммы на пожертвования различным обществам.

Артур частенько говорил, что занимается добрыми делами просто от стыда, потому что, глядя на Эмили, любимую жену, составлявшую смысл его жизни, чувствует себя ничтожеством. Эмили Сегал была светилом детской кардиологии, и муж искренне гордился ею. Эмили любила семью, уважала свои еврейские корни, но все понимали: для нее на первом месте работа. Всегда! Это важнее, чем дни рождения, важнее, чем традиционные ночные ужины по пятницам, важнее даже, чем священные праздники. Ради больного ребенка она могла забыть обо всем. Природа щедро одарила ее красотой. При этом Эмили была довольно равнодушна к своей внешности. Какой смысл, резонно спрашивала себя Эмили, покупать роскошные наряды и делать пышные прически, если почти все время она ходит в белом халате или стерильном комбинезоне, пряча волосы под шапочкой?