Харклайтс - Тим Тилли

нам вставать до восхода.

– А зачем в такую рань? – удивляюсь я.

– Ты ещё никогда не встречал рассвет в лесу. Ночь растворяется, и встаёт солнце, омывая всё вокруг своим сиянием.

Спускаюсь обратно в чащу – уступ за уступом. Мои лесные тренировки не пропали даром, да и камни на откосе теперь кажутся знакомыми. Та особая, дикая сила, которая проникла в меня после встречи с филином, сохранится навсегда.

* * *

В рассветных лучах лес нежно-розовый, дымчатый, голубой. Хотя солнце ещё не поднялось, льются рулады чёрных и певчих дроздов, щебечут зарянки и крапивники. Полкроны везёт нас с Папашей Хэрном – он примостился на оленьих рогах, – и мы слушаем птичью музыку. Воздух ещё прохладный, и по листве перекатывается лёгкий туман.

Папаша Хэрн указывает на крону старого дуба.

Он как-то рассказывал, что эльфы обнаружили в лесу человеческую хижину, и я думал, что она, как водится, на земле. Совсем не ожидал увидеть такое – сколоченный из досок дом высоко на дереве. Он приткнулся среди ветвей футах в пятнадцати от подножия дуба. На ум приходят старые размышления о сироте, которому, возможно, тоже удалось сбежать из приюта и поселиться в лесу.

– Вы замечали кого-нибудь в доме? – спрашиваю я.

– Нет. С тех пор как мы наткнулись на эту хижину, она всегда пустовала. Если тут кто и жил, то наверняка уже давно покинул это место.

Слезаю со спины Полкроны и внимательно рассматриваю жильё. Окна – разного размера и словно позаимствованы от всяких сараев, хибар, складов для инструментов, маленьких лачуг. Все они плотно закрыты. Зато дверь распахнута. Перед ней – узенький помост, с которого свисает верёвочная лестница. До земли она не достаёт, край приходится вровень с нижними ветками дуба. Рядом – табличка:

Подхожу ближе.

– Это здесь вы достаёте всякие людские вещи, да?

– Верно. Плющ нужен тебе в подмогу? – спрашивает Папаша Хэрн, когда я опускаю его на корявый пень.

– Пожалуй, я справлюсь сам. – Передо мной могучий ствол, и снова захлёстывает страх.

– Только не суетись, – говорит Папаша Хэрн. – Торопиться некуда. Ищи надёжные опоры. И не забывай ровно дышать.

В Харклайтсе жизнь была сплошной гонкой, нас постоянно пришпоривали, заставляли работать как можно быстрее, и ритм задавала Машина. Состязание со временем – его нужно было обогнать. А в лесу всё иначе. Следую подсказкам Папаши Хэрна. Сердце колотится, но теперь скорее от радости, чем от страха. Никогда ещё я не чувствовал себя таким живым.

Медленно карабкаюсь по стволу, нащупывая на коре бугорки, выступы, трещины, расщелины. В лесу я превращаюсь в совсем другого, не знакомого мне раньше Фитиля, и он гораздо лучше, чем прежний. Он открыт для дружбы. И не боится высоты.

Папаша Хэрн ободряет меня через свой деревянный рупор:

– Ну, давай же, вперёд. Смелее. Его слова придают мне сил.

На этот раз я не оступаюсь.

Движения слаженные, чёткие.

Вот и верёвочная лестница. Хватаюсь за неё и забираюсь на дощатый помост. Внизу шелестят кроны деревьев. Радость от преодоления трудности приятно согревает, внутри меня снова переливается мягкий свет. Словно я отыскал ключ к потайной дверце, скрытой глубоко в душе. Окидываю взглядом деревья – отныне я готов залезть на любое из них, они ждут меня. И в лесу нет уголка, куда бы я не мог проникнуть.

– Теперь я понимаю, почему эльфы иногда лазают по деревьям! – кричу я сверху Папаше Хэрну.

– Ну и почему же? – отзывается он.

Делаю глубокий вдох.

– На дереве чувствуешь себя великаном. Почти всемогущим.

– Зайди-ка внутрь, осмотрись. А мы с Полкроны здесь подождём!

Вхожу в дом. Сердце бьётся быстрее. Вся хижина – одна пыльная комната. Посередине стол, вокруг него, вместо табуретов, – ящики из-под чая. В глубине колышется тонкая занавеска. Есть даже умывальник и маленькая плита.

Пол заметён сухой листвой, кругом птичьи перья и помёт. Сколько же помёта… Папаша Хэрн прав: тут явно уже давно никто не объявлялся.

Шагаю по скрипучим половицам. На столе сложенная бумажка.

Записка. И на ней – моё имя. Фитилю. Чернилами. Почерк ровный, убористый.

Интересно, долго ли она пролежала здесь и кто её написал?

Беру лист со стола. Пальцы совсем не дрожат, прямо как у опытного упаковщика спичек, но внутри всё трепещет.

Разворачиваю.

С улыбкой складываю листок. Надо же, он ведь успел подняться сюда и оставить мне послание. Но вдруг улыбки как не бывало: я замечаю на столе пустую коробку из-под патронов. Рядом, под жестяной банкой от табака, чёрный блокнот в кожаном переплёте. Страницы чистые, а между ними вложен билет в вагон третьего класса железной дороги Ливерпуль – Манчестер. Ещё здесь выпуск «Эмпайр Таймс». Старый. Двенадцатилетней давности. Листаю его. Взгляд падает на рекламу, которая занимает целую полосу. Я уже почти разучился читать и с трудом продираюсь сквозь слова:

ЗАПАТЕНТОВАННЫЕ СПИЧКИ «ХАРКЛАЙТС»

ПОДАРЯТ СВЕТ ВСЕЙ СЕМЬЕ.

ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО КОРОЛЬ ВЫБИРАЕТ «ХАРКЛАЙТС»

Ниже рисунок: семейство – папа, мама, сын и дочка, все собрались возле камина в гостиной, удобно устроились в мягких креслах. Сын, наклонившись к очагу, поджигает спичкой аккуратно сложенные поленья и скрученные бумажки поверх них. Отец – одно лицо с сыном, только постаревшее, – с довольным видом положил руку ему на плечо. Мама с дочкой восторженно хлопают в ладоши. Все улыбаются, в глазах радостный блеск. Шире всех улыбается сын. Мальчика, видимо, переполняет гордость оттого, что именно ему выпала честь разжигать для всей семьи камин. На коврике у его ног стоит тарелка с горкой пышных оладий и длинной вилкой.

Внутри всё сжимается, словно захлестнувшие меня чувства затаились там в страхе вырваться наружу.

Вот, значит, какие картинки возникают в уме у людей при слове «Харклайтс»? Воображение рисует им счастливые семьи?

Поскорее сворачиваю газету, стараясь выкинуть из головы эту рекламу. Но не могу не думать о ней. Рисунок так и стоит перед глазами. Вспоминали ли меня мои родители, после того как подбросили в приют? Может, они вообще забыли, что когда-то избавились от меня? Может, у них теперь новый дом, они завели других детей, любят их и вместе с ними зажигают огонь в камине?

В глубине комнаты, за занавеской, оказались две грубо сколоченные кровати со шкафчиками у изголовий. Рядом ящик, крышка откинута. Внутри одежда: белые рубашки без ворота, хлопковый шарф, несколько пар прямых брюк. Всё пока великовато мне, но