Доказательство человека. Роман в новеллах - Гончуков Арсений

В итоге Федоров остался единственным воином в широком поле репродуктивных теорий и практик. Кроме пары околоправительственных инвесторов – впрочем, весьма щедрых, – мало кто верил, что цифра когда-нибудь научится размножаться. Федорову нечего было предъявить скептикам.

Через двести лет дискуссия поутихла. Семен Васильевич вопрос больше не поднимал, докладов по теме не делал, особый исследовательский отдел по репродуктивному направлению в Институте закрыл, специалистов лабораторий перевел на другие проекты.

От грандиозных битв и дерзких начинаний остались зыбкие слухи о том, что Федоров продолжает думать, искать и ставить таинственные эксперименты. Правда, скрытно, без огласки. Видимо, чтобы в случае провала не навредить своей репутации.

Только когда лифт поднялся наверх, обратно в магазин «Симка», служивший прикрытием для входа в секретную лабораторию, и там затих, Саня прямо в коридоре схватил Ли за плечи и впился в нее. Они не виделись два дня, но кажется – много лет, и Сане приходилось сдерживаться, чтобы не удушить ее большими мягкими губами.

Осторожность его была напрасна. Аккуратно втягивая ее губы, впечатывая ее хрупкое тельце в гору плотной тяжелой глины своего тела, он вдруг почувствовал, как Ли повисла на его шее, – она подогнула ноги, и он ощутил ее грудь, бедра и острый лобок. В следующее мгновение она поймала губами его язык и втянула его сильно и даже больно. Ли пила своего мужчину, мяла, перехватывала то язык, то верхнюю губу, то нижнюю, покусывала, тянула и при этом ерзала по нему, подтягиваясь на руках, ввинчивая в него всю себя. Наконец Саня пошатнулся от ее напора, сделал шаг назад и коснулся спиной прохладной бетонной стены, поцелуй распался, она посмотрела ему в глаза, и лицо Сани вспыхнуло жаром, сердце застучало чаще, он смутился, но она не растерялась – скользнула ладонью вниз и прижала через брюки то, что, к его стыду, затвердело и уже нельзя было спрятать.

Он глубоко, всем телом, вдохнул, она прижала ладонь сильнее, начала прощупывать контуры, как будто лепила из глины. Саня затих и, кажется, даже не выдохнул, но затем, чтобы вернуться в тело откуда-то сверху, взял ее за подбородок, нежно поднял ее лицо и заглянул в смеющиеся глаза – она улыбалась из полумрака, явно наслаждаясь своими манипуляциями.

Не отрывая от него взгляда, Ли встала на цыпочки и медленно укусила Саню за выпирающую грудь, намочив ткань рубашки, и одновременно поймала застежку молнии ширинки и потянула вниз, но у нее не получилось, настолько все было напряжено и натянуто. Саня не мог уже терпеть, он застонал, обнял обеими руками Ли ниже талии, поднял, и она снова впилась в его губы, как маленькая ненасытная рыбка. Игриво, одним горлом застонала, внезапно ощутив, что он несет ее по коридору, открывая тяжелыми ботинками двери. Наконец, смахнув барахло со стола, он усадил ее и начал лихорадочно расстегивать на ней блузку. В ответ она снова вцепилась в его молнию. Так они сдирали друг с друга одежду, как кожуру с апельсинов, неловко, порывисто, смущаясь, по-детски хихикая, не глядя друг на друга, а ближе к наготе все чаще замирая и задыхаясь.

После хлопотного, но очень бережного с его стороны соединения, медленно и постепенно наращивая темп, они задвигались и долго, сладко качались на волнах своих тел, пока в финале не сорвались к тем секундам, когда уже невозможно сдерживаться. Стол под конец опасно скрипнул, но выдержал. Закончив, в поту, с дрожащими руками и ногами, они одновременно почувствовали, как все-таки им этого мало, что они не насытились, не вычерпали и пятой части своих желаний…

Через полчаса все повторится, а пока Саня взял Ли на руки, захватив одежду, и отнес в комнату отдыха на диван. Саня вернулся в зал, где стоял стол, надел штаны, достал салфетки и, когда закончил нехитрый туалет, посмотрел, не задели ли они столом приборы в высоких шкафах.

Глубокие черные шкафы занимали все стены по периметру и упирались в потолок. Они продолжались в коридоре, и там, в другой стороне от комнаты отдыха, был еще один зал, а за ним еще и еще, комнаты лепились, как вагонетки, друг за другом, забивая мрачноватым однообразием бесконечную перспективу. За толстыми стеклами шкафов, притопленные в прямоугольных нишах, мерцали тысячи небольших десятидюймовых мониторов. По синим, немного затемненным экранчикам бежали цифры – мириады цифр многие годы бежали по бескрайним полям из пикселей. У верхней границы экранов, куда снизу стремился поток вычислений, была пустая строчка, прямо под которой цифры превращались в нули, – это повторялось на каждом мониторе, без исключений.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Когда они пили горячий, с молоком кофе, Ли, накинув на плечи его рубашку и рассматривая экранчики, заметила это и удивилась:

– То есть… я правильно понимаю, что все вычисления… выходят в ноль? – Саня начал кивать, Ли подошла к нему, взяла и прижала к себе его руку, села ему на коленку, забравшись босыми ногами на ботинок.

– Типа того, ага…

Ли смотрела на него, немного снизу, требуя объяснений.

– Если ты спросишь, чем я тут занимаюсь и чего мы ждем, то… Как бы тебе сказать… В общем, вынужден буду сообщить, что мы… – Он посмотрел на нее и увидел в распахнутых влажных глазах синие чешуйки экранов. – Мы здесь фигней страдаем и дурью маемся! – И Саня неуклюже засмеялся. Но Ли осталась серьезной. – Ну как фигней… – начал исправляться Саня. – В других бункерах, может, чем-то более полезным занимаемся, но здесь… Не знаю, как тебе сказать… «Вифлеем» очень и очень странный эксперимент.

– «Вифлеем»?

– Я говорил тебе…

– А-а, помню, тот самый.

Саня кивнул.

– Так что это не совсем вычисления, как можно подумать… – Здесь Ли то ли кивнула, то ли покачала головой. – А попытки, октиллионы и дециллионы попыток вывести из тройки пятерку, из двойки семерку… ну и так далее… Не знаю, все уверены, что эксперимент этот совершенно бестолковый… Кроме Федорова. Вот он и гоняет имитации по алгоритмам… в надежде, что одна из них однажды создаст… себе подобную.

– Но все заканчивается нулями в верхней строчке, – подытожила Ли.

– Да. Это финальная часть потока. Он обрывается, как только алгоритм выводит код личности к потенциально новому цифровому Я…

– И циферки побежали-побежали-побежали, и прибежали, и превратились в человечка! И он такой: здравствуйте, это я! – вдруг Ли звонко рассмеялась, и Саня подхватил ее смех.

– Да, да, об этом и мечтает Федоров, десятилетиями гоняя машины, надеясь, что один из камешков вдруг даст искру, и я…

– И ты?

– Ну… Если однажды какая-то из этих имитаций людей инициирует репродуктивный акт и воспроизведет… разбудит, так сказать, жизнь… то я стану первым в мире человеком, кто будет свидетелем рождения новой цифровой личности из себе подобной… Стану первым, кто возьмет младенца на руки, так сказать. Повитухой стану… Ага.

Саня засмеялся, Ли заулыбалась и начала гладить его по животу, разглаживая рубашку и думая о чем-то своем.

– А это что? – она кивнула на приоткрытую дверь, через которую в темном зале было видно яркую, капающую на пол зелено-голубую массу под потолком.

– Да это лампа новая, авторская, из хитрой какой-то воды… Тёмыч подарил. Вода – символ жизни. Подходит, в общем, по тематике. А так просто игрушка…

– Очень загадочная…

И тут они сцепились взглядами. Он смотрел на нее и не мог отвести глаз. Она смотрела на него и не хотела их отводить. Они могли бы улыбнуться, смутиться, поцеловаться… Но они смотрели прямо в глаза друг другу, спокойно, серьезно. У Сани мелькнула мысль, что вот сейчас, именно сейчас надо сказать то, что он так хочет ей сказать, – что чувствует, чем переполнена его большая душа, что ее разрывает, что самое главное в жизни… Но не сказал.

Как будто онемел огромный Саня, да и маленькая Ли вдруг растеряла все улыбки. Но они смотрели и смотрели – и тому, и другому казалось, что через долгий взгляд льется бесконечный поток энергии и любви. Светлый, согревающий, вызывающий в груди легкость и вибрацию поток, который невозможно остановить, прервать. Разве что медленно приблизить лица и наброситься друг на друга, чтобы снова заняться любовью.