Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

третьей стадии жизненного пути стала та самая «узость чисто художественного взгляда на литературу», которую он так пламенно порицал в свою карбонарскую пору. Вновь почувствовав себя писателем — прежде всего и по преимуществу писателем, С. на рубеже столетий работал с лихорадочной поспешностью, запечатлевая уже не ужасы и трагедии, а истории любви и дружбы, весь тот мир, который неожиданно открылся ему как мир добрых людей, стоящих любви и любовью же отвечающих на любовь.

Что осталось? «Перетяжеленное, — как сказано у А. Солженицына, — богословствование» романа «Отверзи ми двери» и религиозной публицистики сейчас вряд ли кого-то увлечет. В историю освободительного движения в России ушли и многочисленные политические заявления С. А вот «Опыт биографии» и сдержанно строгая книга «Мать Мария — поэзия, служение, крест, надежда» о героине французского Сопротивления Е. Ю. Скобцовой (1984) заслуживают внимания и сейчас. Как стоят благодарной памяти его поздние истории грешной любви и безгрешной дружбы. И в первую очередь, два безусловных шедевра: рассказы «Чистый продукт для товарища» о Юрии Домбровском и «Русские мальчики» — о переделкинских соседях Юрии Давыдове, Анатолии Жигулине и Юрии Карякине.

Достаточно, чтобы человеку, которому Б. Окуджава в 1967 году посвятил «Старинную студенческую песню» («Поднявший меч на наш союз…»), остаться в русской литературе.

Соч.: Тюрьма. М.: Тоза, Библиотека альманаха «Весы», 1992; Русские мальчики // Знамя. 1997. № 12; Чижик-пыжик: Роман. Рассказы. М.: Эксмо-Пресс, 2002; Опыт биографии. М.: Звенья, 2006; То же (в конволюте с книгой З. Световой «Невиновные»). СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2023.

Лит.: Солженицын А. Феликс Светов — «Отверзи ми двери»: Из «Литературной коллекции» // Новый мир. 1999. № 1.

Свирский Григорий Цезаревич (1921–2016)

В историю русской прозы С. войдет вряд ли, и книги его скорее всего умерли, как безымянные на штурмах мерли наши. Однако при разговоре о том, как писатели боролись с правящей идеологией, и этой судьбы не минуть.

Начиналась она, как почти у всех людей его поколения: в 1939-м был призван в армию, в годы Великой Отечественной войны служил бортмехаником на пикирующих бомбардировщиках, затем стал военкором газеты «Североморский летчик», членом ВКП(б) (1944) и, демобилизованный после Победы в звании младшего лейтенанта, кавалером ордена Красной Звезды и нескольких боевых медалей, прошел курс обучения на филфаке Московского университета (1946–1951).

Первый роман — «Заповедь дружбы» (М., 1947) — вышел у С., почти никем не замеченным, еще в студенческие годы. В 1952-м появился следующий — «Здравствуй, университет!», — и реакция на него ограничилась новомирской рецензией под названием «Обедненная картина» (1952. № 9).

Слава не настигнет С. и позже, но недавнего фронтовика в Союз писателей примут, и начнется жизнь рядового советского литератора-коммуниста: новые рукописи, выступления на партийных собраниях, где он стал едва ли не записным оратором, изматывающее бодание с издателями и цензурой, вычеркивающими из книг, как он все сильнее и сильнее убеждался, всякое живое, правдивое слово.

Роман «Ленинский проспект», хоть и с изъятиями, в печати все-таки появился (М., 1962), через два года был даже переиздан, а вот написанный еще в 1954-м роман «Государственный экзамен» о том, как душили кибернетику при Сталине, полз к печати 13 лет и в 1967 году был все-таки зарублен Главлитом. Из шедшего в типографию однотомника С. выбросили «идейно неприемлемый» роман «Линия фронта на карте не обозначена». И даже фильм «Места тут тихие» о летчиках Заполярья, снятый по его сценарию «Штрафник» (Искусство кино. 1966. № 2), уже после госприемки урезали и переозвучили, так что, например, слово «штрафбат» было заменено на «стройбат», а «штрафник» на «разжалованный».

Другой бы, может быть, смолчал, но не темпераментный и неукротимый С., которого, сняв иронические коннотации, стоило бы назвать правдорубом. Дойдя до критической отметки, его обида и раздражение, перерождающиеся уже в ненависть к режиму, стали выплескиваться. Где? На партсобраниях, конечно, и первый настоящий бой С., «преодолев, — как он вспоминает, — опасения не вернуться домой», дал 27 октября 1965 года, когда публично обвинил власти в потакательстве антисемитизму, а цензуру окрестил «особым совещанием в литературе (ОСО)»[2544].

Оттепель к тому времени еще не до конца исчерпалась, и, выступая на этом собрании вслед за С., кандидат в члены Президиума ЦК П. Демичев даже признал в чем-то его правоту. А когда спустя неделю все-таки вызванный в горком коммунист С. отказался отказываться от своих клеветнических измышлений, его пожурили, но пока что простили.

Тогда в мае 1967-го он подписал «Письмо 84-х» IV съезду писателей с требованием отмены цензуры. И тогда, на отчетно-выборном партийном собрании московских писателей, проходившем 16 января 1968 года в присутствии все того же П. Демичева, С. со страстной речью обрушился уже не только на засилье цензуры, но и на попытки В. Закруткина, С. В. Смирнова, М. Алексеева, Ф. Чуева, других автоматчиков партии возродить культ личности Сталина в своих новых произведениях. «Мы требуем свободы — от извращений линии партии, безнаказанно осуществляемых воинствующими групповщиками»[2545], — заявил С. и в общей сложности, — как подытожил Е. Эткинд, — «наговорил себе на 25 лет (по шкале 1949 г.) или на вышку (по шкале 1938 г.)».

1968 год, конечно, не 1949-й и не 1938-й. Но однако же и не оттепельный 1965-й, так что Фрунзенский райком КПСС сначала, 21 марта, «за демагогическое, политически вредное выступление»[2546] объявил С. строгий выговор с занесением, а через неделю, 27 марта, из партийных рядов все-таки исключил. Что не помешало автору направить текст своего выступления не только в самиздат, но и лично Л. Брежневу, и во французскую газету «Монд», где оно 28–29 апреля было напечатано.

Сражения шли и дальше, пока С., подав-таки заявление о выезде по израильской визе, не был 10 ноября 1971 года исключен из Союза писателей, а в марте 1972 года из Советского Союза выпущен: ввиду — как сказано в докладной записке председателя КГБ Ю. Андропова, — «его вредного политического и идеологического влияния на свое окружение из числа интеллигенции и молодежи»[2547].

И можно, наверное, согласиться с Б. Сарновым, считающим, что «вред, который нанесла государству эта антисоветская деятельность Свирского, <…> был ничтожно мал. Да и сама фигура Свирского была, мягко говоря, не такой уж значительной»[2548]. Но ведь сам-то С. так не думал и, оказавшись на свободе, развернул кипучую деятельность. В Израиле у него, правда, как-то не сложилось: на профессорские позиции ни в Иерусалимский, ни в Тель-Авивский университеты С. не взяли, с израильскими советологами и журналистами он быстро разругался, так что пришлось ему, сохранив об исторической родине самые нелестные воспоминания, перебираться в Канаду.

Там карьеры он тоже не сделал, лишь побывал визитинг-лектором в Торонто и Мэриленде, но