Такие обстоятельства - Станислав Хабаров

Но всё в жизни можно объяснить. Наши терпение и покорность – наследием крепостного права. Объяснив, становится спокойней, переложив ответственность на других.

А с шефом… В одиночку с ним бесполезно бороться. Его «кащеева игла» – насолить сразу всем. Такое пришлось подождать. Существуют вопросы нерешённые и отложенные. Со своими выкрутасами шеф постоянно был у руководства бельмом на глазу.

Время с виду отличное и шеф на вершине. Но очередной прокол. Когда в верхах Маркова спросили: «Нельзя ли в НИЦе обойтись без шефа?», он ответил: «Обойдёмся», чем походя решил отложенный вопрос, хотя и подтвердил поговорку: «Сколько волка не корми, он в лес смотрит». Перевёртыш он и оборотень. Но с тиранами действуют именно так. Иначе сам попадёшь под раздачу. Вогнал он этим шефа поначалу в ступор, хотя и ненадолго.

Что у шефа тогда творилось в голове? Нетрудно представить. «Уцепиться и удержаться любой ценой» – наверное. Но так на наш взгляд. Мы мыслим за шефа слишком просто. Нам кажется ясным и не ненужно объяснять. А что ему в голову придёт?

В трудную минуту, что помогает? Я не общаюсь с бывшими сокурсниками по факультету «Боеприпасы артиллерии». Жизнь нас развела. Именно у них на совести все эти смертоносные кубы и буки. Несколько человек я, пользуясь случаем, в ОКБ перетащил. Виталька Москаленко угодил в КГБ. Думаю, не зря он с иностранцами- студентами в общежитии жил. А «Корифей» под видом журналиста служил в Сирии. Жизнь остальных мне неизвестна. Правда, Амиран Чинчинадзе с соседней кафедры стал знаменитым киносценаристом, а Евгений Шахиджанов лауреатом Ленинской премии и возглавлял испытания разных ракет, но о них я узнаю заочно по долетавшим сведениям. Из прошлого они, присутствуют в моей памяти и помогают мне.

Заключительное рабочее совещание на этот раз состоялось на памятной второй территории. Оно затянулось и столовые территории закрылись. Не успевшим вовремя пообедать оставался альтернативный вариант. За ярославским шоссе раскинула павильоны-шатры осенняя ярмарка. В красочных шатрах можно было найти всё. В латвийском павильончике подавалась копчённая курица с коварным молодым вином. Там мы и перекусили. Вернувшись на территорию, я хотел было зайти к своим бывшим, исходным из 27-го отдела, но до конца работы осталось полчаса, и я решил вернуться к ярморочным шатрам и добрать.

У периферийной обычно безлюдной проходной пришлось задержаться. Проходила иностранная делегация новой международной программы «Морской старт». Замыкал её Лёня Жаворонков, мой любезный начальник и друг по морским плаваниям на специальных кораблях. Мы давно не виделись и обнялись. Я предложил зайти «на миг» в облюбованный мной павильон – отметить встречу. Так мы и сделали. Леня не спешил. Рабочий день закончился и делегацию отправят восвояси без него. К вину добавили и нечто покрепче.

Возвращаться можно было двояким образом. Огибая вторую территорию вдоль железнодорожных путей до станции и снова через проходную со стороны ярославского шоссе. Мы выбрал второй, который короче. Смена закончилась и народ валил к центральной проходной. Проблемой было пройти её незамеченным.

По дороге повстречался нам Митичкин. (Он всегда оказывался рядом в бифуркационной точке). Мы бурно его приветствовали. Сверхзадачей нашей было пройти незамеченными проходную.

Проходная была успешно пройдена, когда мне внезапно стало плохо. Закружилась голова. Посадив меня на ступеньки бюро пропусков, Леня отправился к соседнему пожарному депо отыскать доступный подручный транспорт. Ночевал я у него, в Подлипках на Проспекте Космонавтов.

Настоящие тираны всех перековывают. Достают из глубин души то, что таится на дне. Митичкин натуры своей до поры, до времени не выявлял, трудился как все и вёл себя скромно, ждал, наверное, когда наступит его момент. В этот раз он не поленился и на всякий пожарный случай Маркову позвонил из бюро пропусков. Сигнализировал. Это ему зачлось.

Не всем подходит такое. Как учили меня родители: «Доносчику первый кнут и первая палка», хотя бог ему судья. Может самому станет стыдно. Один он встретился такой. Остальные знакомые выражали только сочувствие. Дальше случилось непредвиденное. Марков проявил себя настоящим христопродавцем в отношении меня, побежал жаловаться вице-президенту, как Иуда к первосвященникам.

С вице- президентом мы встречались редко, по случаю. Моим правилом было решать проблемы ниже уровнем.

Помню раз в европейском проекте мы оказались рядом в маленьком нидерландском местечке с маяком, где проходила очередная проектная встреча. Утро. Домашние хозяйки на велосипедах с корзинами, притороченными к рулю, дружно отправляются на рынок. На берег моря на пробежку выходит вице-президент в спортивном костюме, а наши участники встречи, что гужуются на берегу, здороваются и не замысловато шутят: «Куда бежать, если всё закрыто ещё?» В поездке мы доверительно общаемся. Потом не раз мы встречаемся по делу и доброжелательное отношение сохраняется. Думаю, Марков сего жалобой был ему неприятен, но для порядка пришлось выслушать его и отдать распоряжения.

Марковское прощальное «прости» при переходе мне так было не кстати. Такое на прежнем месте невозможно вообразить. Обычно у нас друг друга выручали. Об этом нельзя даже помыслить в 27-ом отделе. Там от подобного охраняли свои двенадцать апостолов. И можно было трудиться в полную силу или бездельничать, но ты был защищён. Такое не ценится до поры, кажется естественным и оценивается задним числом по праву. Мы считали, что живём в мире справедливости, хотя это было не так. Справедливость ограничивалась границами отдела.

Мы пока всего этого не знали. Леня, наняв машину, доставил меня к себе домой, где я труп трупом и переночевал, а поутру, добравшись до дома, позвонил на работу сказавшись больным. Мне оформили отгул, но при этом предупредили, чтобы я непременно предоставил справку, потому что существуют обстоятельства. Ко всему прочему я подвернул ногу и добирался до дому кое как. Справку я принёс. Мне было стыдно пред семьей Лени. Я предстал таким негодным образом.

Нас намеренно ссорили с французами. Не пойму для чего? Что-то плели за спиной? Налицо было заметное охлаждение. Пользы это не принесло и наши былые отношения остались для нас воспоминаниями. Действовали они как наша теперешняя пропаганда, как кислота, разъедающая даже благородные металлы, и нужно было быть из такого материала, как знаменитый индийский метеорит, чтобы не податься и не испортиться.

Слабым утешением оставалась возможность творчества. Когда в окне телевизора в праздник над обелиском Вашингтона взлетают и гаснут роскошные огни фейерверка и безостановочно гремит музыка Чайковского напоминанием и надеждой, что будут лучшие времена. Всё изменится и о том, что ты русский будет не совестно сказать или помолчать чувствуя. Краской русскости звучали и шансон американки Дины Дурбин в фильме «Сестра его дворецкого», и стихи Есенина, и романы Толстого и Достоевского. Как бы нотой справедливости. Для себя, для семьи, для всех. Для народа, наконец, если выразиться