Вчера-позавчера - Шмуэль-Йосеф Агнон

Сказала Соня:

– Ты вернулся в Яффу? Что ты делаешь здесь?

– Делаю я то, что годами не делал. Работаю я, работаю, Соня!

– Где?

Дернул Горышкин за кончики своих усов и с гордостью заявил победным тоном:

– На строительстве школы для девочек работаю я, с глиной и камнем.

– Я рада за тебя, что нашел ты работу!

– Она нашла меня. Наконец-то вынуждены они нанимать еврейских рабочих. И мы тянем из себя жилы, и только затем, чтобы не нашли они лживого предлога отстранить нас. И все-таки что пишет Рабинович?

Засмеялась Соня:

– Разве не сказал ты, что если бы было ему о чем писать, написал бы?

– В смысле, что нет у него того, о чем он хотел бы написать?

– Не так, но есть слишком многое, о чем бы стоило ему написать, поэтому он не пишет ничего.

– Пойдем! – сказала Соня Ицхаку.

– Уходите? – спросил Горышкин.

Обернулась Соня и сказала:

– Передай привет Пнине! Вот она идет!

Сказала Пнина Горышкину:

– Не знала я, что ты здесь.

– Если бы знала, не пришла бы?

– Не это я сказала.

– Но в глубине души ты так подумала?

– Что знает человек о том, что – в сердце его друга? Разве что писатели?

– Поверь мне, Пнина, даже они не знают ничего, но, когда ты читаешь их книги, кажется тебе, что они знают.

– Что это у тебя в кармане, новая книга?

– Книга – новая, содержание – старое. Если хочешь знать, то же самое происходило и с тобой и со мной.

– Именно это самое?

– А если и не совсем то, это ничего не меняет…

– Пошли! – сказала Соня.

Соня не относится с пренебрежением ни к Пнине, ни к Горышкину. Пнина – честная девушка, она нравится ей намного больше, чем Яэль Хают, к которой прилепился Хемдат. А если она наводит на тебя скуку, то причиной тому – ее наивность. Горышкин – тоже хороший человек. До того как она познакомилась с Рабиновичем, она проводила время с Горышкиным, и теперь она благодарна ему, что он не слишком сильно ухаживал за ней. Вообще-то не ухаживает мужчина за женщиной, если та не желает этого. И тем не менее спасибо Горышкину, что не дошло дело до этого и она могла смотреть в глаза Рабиновичу даже в присутствии Горышкина. Теперь уехал Рабинович и соединяет в своих письмах ее и Ицхака Кумара. Галициец этот… Похоже, что сердце его чисто. В самом деле – никогда в жизни не разговаривал он с девушкой? Или, быть может, он сказал так, чтобы показаться оригинальным?

Как только вышли они из темного переулка, в котором находился клуб, и подошли к перекрестку, Соня остановилась и простилась с Ицхаком. Безо всякого повода, как принято у нас, жителей Эрец Исраэль, сказала ему: прощай! Попрощавшись и отойдя от него, еще раз сказала ему: прощай!

Часть десятая

У Сони

1

Прошли считанные дни с того вечера, и как-то увидел Ицхак, что Соня идет по улице. Помахал ей шляпой и пошел навстречу. Вообще-то Ицхак сам должен был постараться встретиться с ней – он получил письмо от Рабиновича, и тот спрашивал, как дела у Сони.

– Что пишет наш друг Рабинович?

– Наш друг Рабинович не пишет почти ничего. Если госпоже угодно прочитать – пусть госпожа прочтет.

Взяла Соня письмо и воскликнула: «У..ффф! Едет человек в Европу и не видит ничего, кроме плохого вина в забегаловке и моряков, дерущихся из-за развратной девки. Правда, в любом случае наш Рабинович не станет ссориться из-за девушки». Заслужил Рабинович от Сони похвалы, что не ленится писать им. Но вместо этого она ворчит и насмехается. Ицхак в замешательстве опустил голову, чтобы не видеть ее усмешки, однако лицо ее стояло перед ним. Это было не то лицо, что видел он на корабле, когда стояла Соня на ногах Рабиновича с лицом, прижатым к его лицу. Взглянул на нее Ицхак украдкой и опять пришел в замешательство. То его охватывал трепет, то – радость.

Сказала Соня: «Смотри, ты говоришь: для Рабиновича любое место – его место. Отчасти это верно. Однако не всякое место красит человека. Кумар, ты торопишься? Если нет, то прогуляемся немного».

Идет Ицхак с Соней. То – он рядом с ней, то – позади нее, и она старается приноровить свои шаги к его шагам. Прохожие здороваются с ней. Есть среди них учителя, есть писатели, есть чиновники. И даже если они известные люди, имена которых ты встречаешь в газетах, она здоровается с ними без особого восхищения. Так миновали они несколько улиц и переулков, пока не подошли к ее дому. Остановилась Соня и сказала: «Здесь я живу. Ты спешишь? Нет? Если так, пойдем! Заходи!»

2

Никогда в жизни не видел Ицхак комнату девушки – и вдруг оказался сидящим в комнате Сони. Комната – не маленькая и не большая, а средней величины, и два окна в ней, одно окно выходит на улицу, а другое окно открывается в такой узенький переулок, что не всякий человек там может пройти. В комнате – кровать, и диван, и маленький стол, и шкаф. Кровать покрыта разноцветным одеялом, на котором вышита желтая собака с палкой в зубах. А под диваном лежит желтая коробка со стаканами и тарелками, блюдцами и ложками, ножами и вилками, всеми столовыми приборами Сони. На шкафу круглая коробка со шляпами. Еще есть там, в комнате, лампа, и тазик для умывания, и кувшин, и два стакана, и портрет Брилли, нашего товарища, убитого арабами. Соня не была знакома с ним, но она заботилась об осиротевшей матери Брилли, приехавшей на его могилу, и получила от нее этот портрет. Все наши товарищи любили его, но Соне казалось, что она знала его больше всех и любила его больше всех. Иногда она даже злится на подруг Брилли, полагающих, что они – ближе к нему, чем она. Ицхак не поднимал глаз над столом, и все, что он видел в комнате, это только несколько деталей, схваченных беглым взглядом.

На ней было легкое красивое платье, облегающее фигуру и подчеркивающее формы. Такие платья носит большинство девушек, но не на каждой девушке платье дышит, как на Соне, платье ее колышется, будто и оно тоже живое. Есть одна тайна у Сони, это – ее пара туфель, сшитых для нее сапожником из Гомеля. Большинство женщин не слышали про него, они заказывают себе обувь у греческих сапожников и не знают, что есть тут бедный еврейский сапожник, который шьет удобные туфли, придающие стройность осанке и красоту походке. Этот сапожник заслуживает того, чтобы про него все знали, но Соня прячет свою тайну и не открывает подругам.

Соня не отличается красотой. Рахель Гальперина красивее ее, Лея Лурье красивее ее, Аснат Магрегот и Яэль Хают – красивее ее. Даже другие девушки, которые не считаются красавицами, может быть, красивее ее. Лицо ее веснушчато, глаза не черные и не голубые. А что касается волос, они стриженые и не блестящие. Однако все эти недочеты находятся у Сони в таком сочетании, что только увеличивают ее прелесть. Недаром тот русский журналист, друг Сониного отца, учивший Соню ивриту, говорил: нет такой, как ты, Соня! Греховодник этот, считавший себя уже стариком, почувствовал себя юношей, когда познакомился с Соней. Как создана Соня притягивать сердца стариков, так создана она притягивать сердца юношей. Гриша увлекался ею, Яркони увлекался ею, Горышкин увлекался ею, а о Рабиновиче и говорить нечего. Сейчас вот сидит Ицхак перед Соней, потому что он – друг Рабиновича, а Рабинович – друг Сони. Ицхак не отличается такой остротой ума, как другие наши товарищи. Но есть в нем нечто притягательное. Соня не знает, что это. Подняла Соня руку и пригладила волосы. Волосы ее подстрижены по-мужски, хотя она не похожа на мужчину. Вначале, когда увидел Ицхак Соню в море, она показалась ему похожей на юношу; сейчас он видит в ней молодую девушку, которую наш друг Рабинович предпочел всем ее подругам в Яффе. Ицхак сидел – и не сидел. Хотя не было у него опыта общения с женщинами, понимал Ицхак, что некрасиво гостю сидеть, когда хозяйка дома стоит. И если он и сидит, то сидит весь напрягшись.

Наклонилась Соня к дивану и вынула из коробки под диваном плетеную корзинку, и две плоских тарелки, и ножи, и бумажные салфетки для рук. Поднялась на цыпочки и сняла со шкафа апельсины. Положила апельсины в корзинку и поставила ее на стол. Села, и взяла нож, и сняла кожуру, и поставила перед Ицхаком очищенный и разделанный на дольки апельсин. Взял Ицхак дольку и съел, а Соня тем временем чистит второй и третий. «Ешь, – сказала ласково Соня, – тут их много». Взял Ицхак еще одну дольку и рассказал ей, Соне, как он ел впервые апельсин. Когда заболела мать, мир праху ее, купил ей отец апельсин. Разделила мать апельсин на части и дала каждому ребенку. В результате не осталось для нее ничего. Сказала Соня: «Да, да… За границей апельсины дорогие, в то время как в Эрец Исраэль они валяются прямо на улице». И рассказала, как однажды приехала в Эрец Исраэль попадья из ее города и зашла повидать Соню. Положила Соня перед ней груду апельсинов. Сказала попадья: «Сонечка, ты обращаешься с этими дорогими фруктами, как мы – с картошкой». – «А вы обращаетесь там, в ваших краях, с картошкой, как мы с апельсинами». – «Да-да, – сказала попадья. – Человек не ценит то, что есть у него, а любит и ценит то, чего у него нет».