Звезда Егорова - Петр Нечай

Батальон Григория Васильевича стоял в лесу под Колками, прикрытый с севера рекою Стырь от возможных нападений гитлеровцев или националистов. Сейчас его минеры почти каждую ночь выходили на линию, но почему-то подорванных эшелонов было мало.

С минерами на диверсии часто уходил и сам комбат. И в то утро, когда Егоров приехал в батальон, Балицкий еще не возвратился с операции. Только во второй половине дня он появился в батальоне в своей неизменной «везучей» кожанке. Рассказывали, что он не меняет ее с сорок первого года, как ушел из Чернигова в лес, — она ему приносит счастье. Но сегодня оно отвернулось — группа натолкнулась на немецкую засаду, погибли минеры, шедшие к насыпи.

Весь остаток дня Егоров старался не напоминать о себе. Он понимал: сейчас не до него. Но вечером Григорий Васильевич сам вспомнил о госте и пригласил его ужинать. Балицкий был при всем параде: в новой гимнастерке с майорскими погонами. Над орденами блестела Золотая Звезда Героя — награда за «голубой экспресс».

За ужином Балицкий рассказал, как его группа на линии между Рожищем и Киверцами в тумане наткнулась на засаду возле самой насыпи.

— Разведчик, губошлеп, не разглядел фрицев, а они лежали прямо на насыпи, за рельсами. Когда минеры поднялись на насыпь, их в упор и расстреляли. — Балицкий был очень бледен. Эту бледность еще сильнее подчеркивала черная повязка на левой пустой глазнице.

— А мины?! — воскликнул Егоров, испугавшись, что секретная мина попала в руки врага.

— Убитых вытащили и унесли с собой, а мины бросили. — Балицкий досадливо махнул рукой: нашел, дескать, о чем печалиться. — Не до них было.

— «Эмзеде» бросили? — испуганно спросил Егоров.

— Какую еще «эмзеде»? — удивился Балицкий. — А-а, вон ты о чем. Тебе мина дороже людей. Нет, не бросили твою хваленую мину, а просто не брали. Вон там на повозке у подрывников лежат, целехонькие.

Балицкий ткнул куда-то за стену большим пальцем. Егоров молчал, потрясенный откровенностью комбата, а Григорий Васильевич вскочил со стула и раздраженно зашагал по комнате.

— Напридумывали черт знает чего. В перчатках хотите воевать. — Он остановился возле Егорова. — Ты, старшой, небось думаешь, вот, мол, комбат Балицкий игнорирует указания штаба о применении новой мины замедленного действия, воюет по старинке. Рутинер он, сукин сын. А я скажу тебе так. — Он положил жилистые руки на стол, вытянув их перед собой и сцепив пальцы. — Я не новичок в подрывном деле. Слава богу, сколько раз сам ставил мины и дергал за шнур. Так вот. — Балицкий сердито уставился единственным глазом на Алексея. — Твоя мина грамотная, слов нет, но она еще не может отличать эшелон от эшелона, рвет какой ни попадя, лишь бы колеса стучали. Красота! Заминировал — и на боковую, и пусть там химия работает. Когда я увидел, что одна мина порожняк завалила, а другая состав со скотом, который немцы в Германию угоняли, я решил не применять эту твою слепую мину.

— Ну, а результаты? — стараясь держаться как можно спокойнее, спросил Егоров. — Движение на линии продолжается?

— Неплохие у нас результаты, — уклонился от ответа Балицкий. — И трофеи имеем. Недавно в Лесоград целый обоз отправили.

Их разговор затянулся. Легли спать поздно, так и не примиренные. Балицкий остался уверен, что это не он, а молодой неопытный заместитель командира соединения заблуждается, не зная условий партизанской войны.

С тяжелым сердцем уезжал Алексей из батальона. Он понимал, что в единоборстве с самолюбивым комбатом сегодня проиграл, и был уверен, что его проигрыш и для дела проигрыш. Отдельные эшелоны Балицкий эффектно подрывает и уничтожает, захватывая трофеи и пленных, но вслед за этим большинство поездов идут по линии Ковель — Ровно беспрепятственно, обходя Сарнский и Коростеньский узлы, которые держат под своим контролем другие партизанские соединения. И все же некоторые соображения опытного Балицкого заставляли задуматься. Надо как-то компенсировать «слепоту» мины. Надо усиливать маскировку и неприкасаемость мины, чтобы вражеские саперы не могли безнаказанно ликвидировать ее. Брянские партизаны применяли «сюрпризы» и комбинировали мины замедленного действия с натяжными. И потом — Алексей вспомнил, как при первой встрече Садиленко говорил, что наркомат далеко и заботиться о партизанах некому. Естественно, что командиры батальонов заинтересованы в трофеях. Стало быть, надо, чтобы часть вражеских поездов после тщательной разведки подрывалась и захватывалась партизанами специально ради пополнения запасов. Это потребует новых расчетов.

С тяжелым настроением и больной головой вернулся Алексей Егоров в Лесоград. Терзаемый сомнениями, пришел он к генералу Федорову.

— Значит, говоришь, воюют по старинке, как в сорок первом. — Алексей Федорович засмеялся. — Ты преувеличиваешь. В сорок первом новую технику очень ценили, когда прятались от немецких самолетов в дорожных кюветах. Просто у нас ее тогда не хватало. А вот что с сомнениями пришел — молодец. Только тут одной моей головы мало, Алексей Семенович. Надо вынести этот вопрос на бюро обкома.

…На дворе стоял сентябрь, однако день, на который было назначено бюро обкома, выдался по-летнему теплым и солнечным. Только позолоченные верхушки берез напоминали о приходе осени.

На «Штабной площади» Лесограда, где располагались штабные землянки и хаты командира и комиссара соединения, было людно. С раннего утра сюда прибывали командиры и комиссары партизанских батальонов, парторги отрядов и командиры диверсионных групп. Возле землянки-парикмахерской — толпа. Партизаны спешили, пользуясь случаем, привести в порядок свои прически.

Комендантская служба готовила под старым раскидистым дубом «зал заседаний», срочно сколачивая у могучего ствола дощатый стол.

Около полудня, когда съехались все, кого вызывали и ждали, к столу подошли члены бюро подпольного Волынского обкома партии, генерал Федоров, комиссар Дружинин, комиссар батальона Михайлов, комбат Лысенко. Приглашенные командиры и партийные работники рассаживались на теплой пожухлой траве.

У командира соединения было хорошее настроение. Красная Армия гнала фашистов к Днепру, все уже становилась горестная полоса оккупированной врагом советской земли, все меньше километров между Большой землей и партизанским краем на Волыни. Федоров оглядел присутствующих.

— Вот смотрю я на вас нынешних, таких возмужалых, суровых и красивых, и вспоминаю прошлую осень и нас, какими мы были, когда уходили с Черниговщины, с Софиевских дач, оставив раненых в непроходимых болотах на попечение врачам. Сердце разрывалось от жалости к ним, и ненависть к врагу клокотала в груди. Помню, оторвавшись от карателей, мы остановились на отдых за железной дорогой Гомель — Брянск в лесу, в гостях у командира разведывательного отряда, перешедшего фронт, капитана Кравченко. Не забыл, Федор Иосифович? — обратился он к командиру шестого батальона майору Кравченко, который, улыбнувшись, кивнул головой. — До железной дороги рукой подать. Лежу я у костерочка на траве, приложившись ухом к земле, и слушаю, как дрожит земля под тяжестью идущих один за другим эшелонов. Я ведь знал, что торопились они к Волге, к Сталинграду. И такая злость во мне поднялась! Вот бы, думаю, рвануть к чертовой матери эту нечисть, чтобы только щепки в небо. Но висели тогда у нас на плечах каратели, и пусты были подсумки. Приходилось думать не о диверсиях, а о том, как уйти от погони. Оставить же просто так железную дорогу мы не могли и решили с Федором Иосифовичем, что займутся ею наши подрывники-диверсанты во главе с отчаянным Григорием Васильевичем Балицким.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});