Глаза урагана. Том I. Другая музыка - Demi Urtch

Такие, будто их тоже не рисовали, а вытягивали наружу, как у той девочки зимой.

Он встряхивает головой и шустро перебегает площадь, стараясь не попасть никому под ноги.

Где же мама? Где мама? Ещё не на месте? Нет, она должна была приехать куда раньше Эниса.

Он привстаёт на цыпочки, будто это может помочь выцепить мамину фигуру среди всех ошивающихся вокруг.

Вот! На первой ступеньке храма. Стоит и почти так же, как Энис, озирается по сторонам, щурясь. Хотя у мамы, вроде бы, хорошее зрение.

— Мам! — забывшись, Энис радостно кричит на тарисском; впрочем, с этим-то словом разница невелика. — Я здесь!

Подпрыгивает на месте, взмахивает рукой. Видит, как мама поворачивает на звук голову, и срывается навстречу, пружинисто отталкиваясь от тёплых камней.

Мама успевает спуститься и сделать несколько шагов, когда Энис почти врезается в неё с разбега, без стеснения утыкается лицом в живот, крепко обняв за пояс. Чувствует, как на макушку ложится узкая ладонь. Другая — на плечо.

— Ну хватит, хватит, — неловко, но ласково говорит мама наконец. Не сразу, спустя более чем минуту, и тоже на тарисском.

А сама гладит по голове.

Энис, улыбаясь, поднимает лицо. Яркое солнце делает мамины волосы не золотистыми, как у Рени, а скорей отливающими тёмной медью. Обычно бледная кожа слегка зарумянилась загаром, а ореховые глаза выглядят тёплыми-тёплыми.

— Ты так вырос, — тихо улыбается мама.

Да, Энис действительно подрос, но, пожалуй, не так сильно, как некоторые другие. Всё равно остаётся малявкой.

Он хотел бы быть высоким, как мама.

Она вдруг хмурится. Мягко заставляет повернуть голову и проводит кончиками пальцев по уху.

— Где твои серёжки?

Энис выворачивается, отходит на шаг.

— Потерял. Прости, пожалуйста.

— Как ты мог их потерять? И что с ухом? — Мама снова ловит лицо Эниса в ладони, заставляет посмотреть на неё.

— Я зацепился, когда переодевался. Серьга выпала и ускакала куда-то. Наверное, попала в щель в полу, но я так и не нашёл.

Мама щурится недоверчиво, цокает языком и качает головой.

— А вторая?

— Вторую я снял и отложил. Она должна быть в сумке. Я приколол её к рубашке, той, в которой приехал осенью.

Позже ещё придётся разыграть судорожные поиски и огорчение от потери, но так лучше. Так, вроде как… не столько расстройства разом. Энис просто потерял одну серёжку, но вторую можно ещё, ну, хотя бы продать. Это не так грустно. Когда Энис якобы посеет и вторую, будет выглядеть жутким растяпой, конечно. Но лучше пусть так, чем мама будет знать, что к нему плохо относятся в пансионе. У неё и так много забот, и она была так рада, когда его приняли, и она так верит, что его в пансионе, после пансиона ждёт что-то хорошее… Зачем её расстраивать, разве будет лучше, если мама станет переживать ещё и об этом? В пансионе Эниса кормят и одевают, и родителям не приходится тратиться на него.

Мама вновь качает головой.

— Знаешь, я думаю, тебе стоит ещё поискать, когда вернёшься. Сейчас мы едва ли сможем где-то подобрать оставшейся пару.

Не говоря уж о том, что у них едва ли есть на это деньги.

Энис послушно кивает, насколько позволяют мамины руки.

— Хорошо, мам. Я поищу.

Мама проводит большим пальцем по щеке, словно убирая ресничку, и наконец отпускает. Оглядывается, высоко подняв подбородок, будто дама, высматривающая свою коляску, а не мещанка.

— Нас повезут домой только после полудня. Мы могли бы пройтись пока где-нибудь, что думаешь? Вас возили в город? Показывали места?

Энис мотает головой.

— Только в деревню неподалёку. В храм. Он совсем не такой, как тот, в который ходили мы, знаешь? Маленький, и в нём всего две статуи. Зато мы видели, как девочке ставят знаки. Вот такие! — Он складывает вместе две маленькие ладошки. Смотрит с сомнением. — Или побольше.

Между ладошками появляется зазор шириной в два пальца.

Мама улыбается, по-особенному, нежно и в то же время с нотками снисхождения.

— Хочешь, зайдём в храм сейчас? Здесь статуй наверняка больше, чем две.

Не очень-то Энис хочет, но, поразмыслив, кивает. В храме должно быть прохладней.

Ухватив мамину руку — хоть он уже и не маленький, но сегодня можно, можно сегодня, — Энис прыгает по высоким ступеням. На их мраморе чётко проступают тёмные прожилки, тоже чем-то напоминающие знаки — настоящие, живые. Тёмно-тёмно-красные, а вовсе не чёрные, как рисуют простым людям.

Интересно, а у Творца и Пятерых правда они были золотыми или их только для красоты теперь такими делают?

За резными дверьми уходят к высокому, по ощущениям — чуть не до неба, потолку перевитые росписью колонны. Далеко за ними, у стены прямо напротив входа, огроменный, словно сказочный великан, стоит Творец. Он тянет перед собой руку, совсем как жрец поднимал её над полураздетой девочкой. Оконный свет падает на статую как-то так, что знаки на ней кажутся вправду сияющими, и Энис на мгновение задерживает дыхание. Сверкающий узор окольцовывает пальцы и рукавом покрывает всё от кистей и до плеч. Скользит по торсу и — наверняка — уходит на спину. Обвивает горло и расчерчивает щёки, ровный подбородок, губы, прямой нос, даже, кажется, веки. Поднимается по лбу, похоже, к самой макушке. Обувает ступни, тянется по икрам и бёдрам. И, несмотря на человеческое тело, Творец отчего-то совсем не кажется человеком.

Ни у одного человека знаки не могут покрывать всё тело. Ни у одного человека нет знаков на голове. Интересно, что вообще они могут давать? Может, это что-то совсем уж божественное.

Уже в нескольких шагах от входа Энис вдруг спохватывается, что на них с мамой нет платков. Можно ли вообще заходить вот так просто? Раньше он не бывал в храме не в дни службы.

Сбоку, в закутке за колонной поднимается со своего места немолодая женщина, судя по наряду — младшая жрица. Стол, за которым она сидела, скрывается полутенью, так что Энис и не заметил бы, не пошевелись она.

Мама, до того едва слышно шепчущая молитву Творцу, решительно двигается ей навстречу.

— Можно у вас взять платки в аренду? — спрашивает на опережение.

— Платки не сдаются в аренду, только покупаются, — учтиво, но с прищуром говорит жрица. — Три тера за платок.

Окидывает обоих взглядом и добавляет:

— Но вам могу отдать по два.

Кажется, это она рисовала когда-то Энису на ладони — он узнаёт скорее по голосу, интонациям, чем лицу.

Мама еле заметно вздрагивает, плотно сжимает тонкие губы. Она… не любит, когда пеняют на бедность.

Хотя кто вообще любит?

Энис ловит