Запретный дневник - Юрий Барков

Глубоко удовлетворенный, я остывал рядом с Марией. Она презрительно поглядывала на меня из-под полуопущенных век. Интересно, а это происшествие — измена ей или нет? (Тотже вопрос, который недавно занимал мою жену!) Мне удобнее было бы думать, что нет. А на самом деле? Что есть измена? Проделывание с другим тех же сексуальных действий, как и с тем, кому изменяешь? Тогда — да, измена, короткая случайная связь, адюльтер. Но ведь я другую женщину в себя не принял, мы оба всего лишь навсего отдались, если можно так сказать, открытому пространству секса, то есть, по сути, ничему. Тогда это — ничто, и нет здесь ничего предосудительного. Если бы встретил в жизни, я бы расцеловал эту прелестную онанист-ку: нечто порочное связывало теперь нас с нею — мы были одинаковы. Мы связаны с нею, как две параллельные, имеющие в бесконечности точку пересечения: удлиняемый перспективой, наш коитус был бесконечно мал в нашей связи, но неотвратимо реален, как геометрия Лобачевского. И при этом, естественно, оставлял место для Марии вместе с ее Любовником, если бы таковой захотел обнаружиться в этом своего рода свининге. Трансцендентный групповой секс в моей обычной манере, никого не ущемляющий и удовлетворяющий всех. И при этом — никаких физических контактов! Все — в ментальном плане, через потенциал. И любовник прекрасной незнакомки мог даже и не подозревать, что участвует таким неординарным способом в групповом сексе вместе со своей партнершей. А может, у нее любовница?

При мысли о лесбийских отношениях, я вновь ощутил приток свежей крови к половому органу: хуй стал быстро набухать. Не в силах сдерживаться, да и не желая этого делать, я подгреб к себе Марию и стал дрочить на нее. В том, что я проделывал сейчас, было что-то нехорошее, я это ощущал, но мужская амбиция, возникшая от прилива крови, уже несла меня — и я совершал неправильный поступок, не в силах остановиться. Я бы никогда не позволил себе в своем обычном уморасположении так опасно выскакивать таким образом из пространства любви к насилию, и тем самым подставляя себя под возможный не менее сильный ответ. Своими действиями я снял с себя защиту перед Богом, и теперь даже не мог предположить, с какой стороны и в какой форме ответный удар может обрушиться на меня. Теперь я был так же оголен перед Ним в трансцендентальном пространстве, как и здесь, перед Марией, на земле У пруда.

Та самая женщина, совершенно обнаженная, проследовала к воде невдалеке от меня, бросила в мою сторону взгляд и отвернулась. Ни на секунду не переставая дрочить, я встретился с ней глазами. Наглость — и наглость! Я хотел, чтобы она знала, что я — с Марией. Я хотел испытать ощущения человека, за которым наблюдают, как он ебется. Это острое чувство публичности интимной жизни! Все равно что опубликование личного интимного дневника, когда уже в независимой от тебя сфере — истории, литературе — навсегда фиксируется искренняя часть тебя, в которой ты уже ничего не сможешь ни изменить, ни переделать и которая существует уже независимо от тебя, то есть объективно. То же самое — быть в жизни отмеченным «про себя» посторонним человеком: ты уже остаешься в его фиксации таким реальным, каким он тебя увидел, и поскольку больше с ним никогда не встретишься — он же посторонний! — то ничего уже не сможешь ни изменить, ни объяснить. И таким уже навечно отпечатываешься в его части торсионного поля, в его нейроне Божественного сознания. В этом — имманентный роковой смысл публичности; но в этой же фиксации твоего следа во времени и ее прелесть! Твой миг остался в вечности таким, каким был — субъективным и истинным. И в этом часть твоего личного бессмертия. Потому и получается: чем больше людей вспоминают о тебе, как о чем-то своем, тем более истинная создается картина, и тем ты все более реален в бессмертии относительно будущих поколений.

Я дрочил долго, и прекрасная купальщица успела наплаваться. А я приурочил свой конец к ее возвращению, чтобы проходя мимо к своему месту в зарослях, она могла отметить мои захлебывающиеся стоны и извивы. Я желал, чтобы она это заметила! А случилось так, или нет, не знаю: в этот момент слияния с трансцендентным знать я ничего не мог. Возможно, она миновала нас, даже и не обратив внимания! Обрызганная молофьей, Мария лежала безропотно и покорно. Знала ли она о порывах моего безудержного вожделения? Думаю, да, знала. Мысли и чувства передаются через торсионные поля, а она может считывать эту информацию беспрепятственно благодаря своему трансцендентному положению.

Я лежал навалившись на нее и отдыхал после двойной работы. Мария не должна меня ревновать к этой дрочилке в кустах. После акта с Марией я теперь так к этой голой незнакомке относился. Связь случайная, с каким мужчиной не бывает! Главное же, не телесное вожделение, а духовное единение. Главное в таком одухотворенном акте — готовность умереть, а не кончить. Тогда это — любовь, а не просто секс.

Я успокоился, отдохнул, поплавал. Незнакомая Партнерша из гущи кустов не высовывалась. Я хотел, было, еще раз пойти найти ее, но не стал: чистое «геометрическое» воспоминание — мало ли что! — могло быть испорчено. Я взял Марию, и мы пошли домой.

Июль, 18

Я сейчас с Марией — по два раза в день: утром и вечером. Утром, разомлевший от летнего сна, я беру ее к себе на постель, ласкаю и глажу любимую женщину до изнеможения в собственных яичках, что говорит о напоре спермы. Тогда мы соединяемся, улетаем и путешествуем с нею в ее трансцендентных мирах, не задаваясь вопросами о цели и необходимости. Вечером после ванны я некоторое время голый лежу с ней, ничего не испытывая: просто отдыхаю рядом с женщиной. Член сам напряжется, когда будет нужно: при свободном распоряжении собою спешить некуда. Это ощущение внутренней свободы особенно ценно; любовь почемуто сильно связана с чувством свободы, и чем более искренне это чувство, тем на более глубокое чувство любви оно указывает.

И вот что важно: а к Нему она такое испытывала? Что вообще она к Нему испытывала? Вот что меня занимает. Ибо то, что со мною, — понятное дело: кто я и кто она! Тут ее полная свобода. (Значит, и любовь.) А вот с Ним — как? Чувство какое — свободы или страха? Со страха любви не бывает, а вот секс возможен. Так что у Него с нею было — любовь или только плотские утехи? Было ли у Него полное удовлетворение, которое возможно только при любви? А возможна ли любовь с одной стороны или для этого все-таки нужна обоюдная любовь? Конечно, Он должен подчиняться тому, как Сам все и устроил. А как Он конкретно с нею устроился? Я ведь не знаю! И вдруг она Его все же любила? Тогда как же свобода? А кто говорит, что ее не было? Тогда хотя бы на какой-то момент она должна была стать равной Ему. С другой стороны, почему бы и нет? Ведь я же не ведаю, что у них происходило в постели. (Любопытно, а использовалась ли у них позиция она «сверху»?)