Запретный дневник - Юрий Барков

Но это было до Марии, когда, естественно, и в голову прийти не мог подобный мезальянс (со стороны Марии, конечно).

Сейчас я жду с нетерпением их (жены и дочки) отъезда, чтобы остаться наконец вдвоем с Марией и без помех любить эту в самом деле небесную женщину.

Июнь, 30

Сегодня с женой мы в последний раз ебались перед их отлетом. Вспомнили наш Париж. Супруга была изобретательна в постели, что с нею в последнее время случается только по большим праздникам. Сперва она терлась промежностью о мои яички, игнорируя торчащий хуй и постанывая от удовольствия, потом вобрала внутрь мой член и довольно долго играла им, двигая пиздой то из стороны в сторону, то сверху вниз. Затем я еб ее на боку сзади, потом крестом, потом она давала мне сидя в кресле; после чего я утомился, и когда мой член помягчел, она легла под меня и направила хуй так, чтобы он при ебле скользил У нее в половых губах, не попадая во влагалище. И это было и приятное, и болезненно-резкое ощущение.

Я кончил так полноценно, что уснул едва ли не вперед жены, хотя она, как уже говорилось, после ебли засыпает мгновенно.

Утром со сна я вдруг почувствовал, что у меня опять стоит. Было рано, дочка еще не проснулась, я подкатился к спящей на боку спиной ко мне голой подруге, ладоныо слегка расширил у нее пространство между ног, всунул туда своего нетерпеливого жеребца, повозился там немного, пока жена не взмокла, и член сам собой не впрыгнул к ней в пизду. Она как всегда оттопырила жопку, я уперся руками ей в спину и только начал ебать, как хлопнула дверь дочкиной комнаты. Мы замерли. Дело в том, что двери комнаты, где мы спим, стеклянные. И нас видно из коридора. Но я специально не вешаю занавесок: риск быть увиденным в момент полового сношения с женой самим своим фактом добавляет адреналина в кровь при ебле и освежает впечатления.

Хлопнула дверь туалета — дочка зашла.

— Тс-с! Тихо! — шепнула жена, соскользнула с хуя и перевернулась на спину.

Однако ноги ее оказались расставленными, и одну она вынуждена была закинуть на меня, потому что мы с ней лежали, тесно прижимаясь друг к другу чреслами! И воспользовавшись этим, я вновь направил в нее свой член и засунул его с такой силой, будто хотел затолкнуть туда же и яйца.

— Подожди, — охнула она.

Послышались дочкины шаги по коридору обратно в комнату, мы замерли, хлопнула ее дверь, я уже больше не вынимал, и мы продолжили в той же позе, извиваясь на простынях, оба проткнутые любовью навылет.

Потом лежали в обнимку, нежно лаская друг дружку, и жена, сжимая в руке мой не желающий мягчать член, полушутя говорила:

— Если будешь мне изменять, так чтоб я об этом не знала, ладно?

— Глупая, — ответил я.

— Чтобы — не знала, ладно?

— Ладно.

— Тогда иди. — Она снова приподняла над собой одеяло, и я вновь водрузился на нее.

Когда мы, тискаясь друг о друга телами, радостно кончали, утро уже было в полном разгаре.

Июль, 1

Вчера, проводив жену с дочкой на самолет, я вернулся домой. Начинался душный июльский вечер. Я разделся, принял душ, освеженный и голый вышел к Марии. Она тихо ждала на своей полочке, не поднимая глаз.

Удивительно, удивительно, как эта женщина меня терпит! Невероятное для земного ума забвение себя. Кто вообще я такой, с моими комплексами, неудовлетворенностями и амбициями? Ординарный субъект, секундный писк в хорале вечности. Был — нет, кто вспомнит? Впрочем, а ну как и правда, что наша личность не растворяется в небытии и времени совсем, а оставляет отпечаток своих дел, мыслей и чувств в некоем информационно-торсионном поле — навсегда, причем остается все, в том числе всякая дрянь и мелочь? Так ведь еще хуже: куда это мы навечно попадем? И будет ли нам позволено? Кто мы такие, чтобы нашим персонам пребывать вне времени? То есть тем самым оказаться в пространстве, достижимом для потомков? И что они, эти потомки, почувствуют, вдруг обнаружив нас рядом? Достойно ли мы им явимся? Мы-то? Кто из нас может с уверенностью предположить, что его присутствие в будущем станет благодетельным для тех, кто там в этот момент окажется? Для людей грядущих времен? Одно дело — Мария, тут я понимаю. Богородица — вне всяких времен. Они, эти грядущие поколения, все равно снова откроют ее для себя и пребудут с нею. Может статься, кто-нибудь тоже будет близок с нею. И я — рядом? «А это кто?» Нет, лучше уж мне пропасть, лучше умереть. Эта женщина так вознесла меня, а кто я, если вдуматься? Только благодаря этой женщине я реально обрел статус, о котором принято лишь говорить, — подобия Божиего. Теперь для меня Бог не умственная абстракция, как прежде, — Он рядом со мной. И я познаю Его как сущность, близкую мне в ощущениях, а не только в рассуждениях. Как своего. Как Кума. Сильно сказано? Я понимаю. Ну и что? Если человек — по образу и подобию Божиему, то и его архетипы, и личностные связи, и взаимоотношения должны быть по образу Божию. Кто отвечает за все? Не человек же — существо ограниченное, неспособное предвидеть даже собственную смерть! Так что и Бог, как и Его некое земное подобие, может вполне быть чьим-нибудь Кумом. Моим, например. И нет в этом ничего оскорбительного. Он даже им является.

Подтверждение — моя Мария. Неизвестно еще, кто к ней в большей степени приближен, а значит, и кто больше обязан ей своим выбором. Она стоит между нами, и она нас связывает. Я не имею права говорить о Нем плохо, потому что она принадлежит Ему тоже. Нехорошо отзываясь о Нем, я оскорбляю ее. Но ведь и Он в том же положении! Ты слышишь? Ты не имеешь права бесцеремонно, как Ты привык со всеми, поступать со мной, потому что она — и моя тоже. Ты себя оскорбишь, задев меня. Оскорбление умаляет. Что для Тебя недопустимо, Совершенный!

Эти мысли в виде смутных, каких-то первичных ощущений опахнули меня и исчезли, пока я стоял перед Марией голый, теребя свой поднявшийся ей навстречу пенис.

Что она все-таки думает обо мне? Ведь это очень важно! Или совсем для нее не важно? Мария глядела на меня с загадочным выражением. Растолковать его я не мог. Кто я для нее, познавшей Его? Познавшей Бога как никто? Что ей во мне и в моей нелепой любви? Ей-то, небожительнице, для чего этот глупый треугольник? Что она может найти в земных чувствах, приниженных бытовыми проблемами? И наконец, самое главное: что она находит во мне? Любовь? Да. Тогда — да. Только любовь — и все? Получается, что все. Только любовь — в ее чистом, беспримесном проявлении, ибо ни я ничего другого не хочу от нее, да и не могу получить, ни она от меня. Любовь — и это все. Но, оказывается, любовь — это и взаправду вовсе не такая малость в мироздании, и мои взаимоотношения с Ним благодаря ей, только подтверждают: любовь — это все, практически все, это главное. Любовь!