Сшитое сердце - Кароль Мартинез

плод. И мало-помалу они стали жить лишь ради этих мгновений любви в оливковой роще, все их дни устремлялись к минуте встречи.

Однажды утром Эредиа решил пригласить Лусию к себе, поселить ее вместе со своей семьей, и никто не протестовал против воли патриарха, в глазах которого мерцали блестки платья прекрасной Лусии. В конце концов она стала надевать это испещренное светом ветхое платье, которое они так любили, только для него, только когда они были наедине.

Вот каким образом проститутке, казалось, удалось уйти от своей участи пропащей девки.

Но жизнь в замке не смягчила ужасного желтого пса, который повсюду следовал за женщиной и ее лошадью. Он останавливался на окраине деревни и ждал хозяйку в темном закоулке. Во двор замка он тоже не входил, ночевал один в оливковой роще. Он не любил людей, и ничто не могло заставить его забыть о том, что с ним делали некоторые из них. Он был начеку.

Эредиа не почувствовал, что умирает. Однажды утром Лусия обнаружила его мертвым рядом с собой. Деревня подчеркнуто облачилась в траур, люди громко плакали, достойно обливались крупным потом в недрах черных одежд, и процессия, провожавшая тело в последний путь, была самой прекрасной из всех, какие помнила Сантавела. Единственным блестящим пятном во всей этой тьме была Лусия, посмевшая по такому поводу вырядиться в свое платье с блестками.

Она не видела, откуда в нее полетел первый камень.

Трое сыновей Эредиа, присутствовавшие на церемонии, и пальцем не шевельнули, чтобы ее защитить. Они так долго боялись, как бы отец не женился снова и как бы у него не появились дети от второго брака, что этот неизвестно откуда прилетевший первый камень, возможно, был брошен по их заказу.

Лусия попыталась убежать, упала, и желтый пес, всегда за ней приглядывавший, предвидевший это и следивший издали за церемонией, под градом камней бросился вперед. Он защитил хозяйку, прикрыв ее своим телом.

Фраскита завопила, ее одинокий крик прорезал толпу, и камни лететь перестали. И тогда Бланка, Мария и моя мать направились к сплетенным телам собаки и женщины.

Желтая шерсть и платье в блестках были заляпаны кровью.

Люди, бранясь, рассыпались под напором трех женщин, и больше не было ни камней, ни криков, ни яростного лая: желтый пес умер. Повитухи и моя мать хлопотали вокруг трупа собаки и тела еще не пришедшей в себя Лусии, мужчины наблюдали за ними издали.

Лусия покинула Сантавелу в тот же вечер, в платье с блестками, с аккордеоном на ремне за спиной. Она сыграла напоследок под окнами Фраскиты, и та открыла дверь и дала ей полный мешок еды в дорогу. Они не поговорили, но нежно обнялись, и Лусия, распевая веселую и задорную песенку, ушла странствовать по дорогам в сопровождении тени желтого пса, которого она похоронила в оливковой роще, на месте первой ночи.

Клара

На этот раз ни одна из местных женщин не пришла помогать во время родов. Фраскита жила вне деревни, она отказалась хоронить в Сантавеле своих усопших, открыто водилась с проститутками, плодила рыжих мальчишек и девчонок в перьях – и распугала соседок, тетушек и прочих кумушек.

Солидарность, традиция, любопытство утратили свои права, столкнувшись с общим желанием держаться подальше от семьи Караско. Лишь Бланка и Мария, восполняя отсутствие остальных, обе были здесь.

Клара родилась безлунной ночью.

Схватки у Фраскиты начались под конец дня, едва зимнее солнце ушло в другие края. Педро и Мартирио выскочили так стремительно, что этих новых родов она не боялась. Дорога проложена, младшенькой оставалось лишь двигаться по следам прежних путников. Но эта малышка, наверное, не очень хорошо видела, а может, не любила проторенных путей.

Фраските казалось, она не переживет этой ночи, самой длинной ночи в году, ночи зимнего солнцестояния. Ее поясницу через равные промежутки времени пронзали ножи, удары становились все сильнее, все чаще, она даже кричать не могла и несколько раз теряла сознание.

Опухшими глазами она различала в полумраке комнаты двух хлопочущих женщин. Ей утирали лоб, ей давали пить, ей массировали живот и спину. Она чувствовала, как меняли положение ее тела.

Иногда, когда она возвращалась из забытья, тени заставляли ее сесть, чтобы ребенок спустился. Иногда они, шепча молитвы, пальцами проверяли, насколько раскрылась ее плоть.

Она тонула в безлунной ночи, согретой бормотанием повитух.

Так, значит, цыганка и Мария наконец заговорили между собой! Если только все эти слова не были обращены к ней, женщине в родах, ничего не понимавшей, потому что боль выдирала ее из мира.

Где ее дети? Кто о них заботится? Она не должна была кричать, чтобы не напугать их, но слышала собственные вопли, она не властна была над ревом, словами и стонами, выходившими из ее тела, она извергала все это вместе с водой, которой ее поили. Анита успокоит младших, они понимают ее слова, как второй язык. Анита, ее старшая девочка, такая сильная, такая разумная! Ей ничего не говорили, но она догадалась. Она знала, что живот матери, снова выросший под юбками, что-то в себе таит.

Почему от детей скрывают такие вещи?

Следующая схватка была такой сильной, что Фраскита потеряла нить своих мыслей, а когда пришла в себя, ей померещилась рядом мать, ее кроткое лицо. Старая Франсиска никогда не помогала ей при родах, но часто оставалась где-то в доме, предпочитая заниматься уже рожденными детьми, которые жались к ней, не понимая, что происходит с мамой. Франсиска не могла видеть страданий единственной дочери. Какая же красивая была у нее мама, и как они любили друг дружку, несмотря на трещину, появившуюся между ними после ее замужества!

Ее живот внезапно сжался, и у нее перехватило дыхание.

Женщинам надо бы взять нитку, чтобы указать путь заблудившейся в ее теле девочке. Пусть отправят ей нитку, чтобы за нее ухватиться…

Нитка. Вышивание. Дети, выкроенные из ее плоти бусины, вышитые улыбки, и так много красок на тканях, чтобы выразить радость или горе. Столько красок! Тогда почему же ее так завораживает белый цвет?

Ей надо понять, а чтобы понять, надо снова начать вышивать, снова взяться за работу… Заново сшить края мира, не дать ему обтрепаться, расползтись. Залатать бедного своего Хосе, пока он сам из себя не высыпался. Залатать его, пришить к ее плоти, не то они вскоре пойдут по дорогам поодиночке…

Уснуть… Нет, нельзя… Остаться! Держаться! Она скоро будет здесь… Встретить ее…

Веер-бабочка все еще летел над горами и морями, ожившая тряпочка, которую она без мучений высвободила из своих пальцев. Бабочка