Сшитое сердце - Кароль Мартинез

маленькой общины? Он знал этих суеверных людей и сомневался, что даже именем Божьим сумеет их смягчить. Они не уступят, страхи крепко в них засели!

– Может, эти первые волосы еще выпадут? – предположил он.

Бланка удивленно на него посмотрела. Значит, и сам священник, обычно такой уверенный в себе, не знает, как уладить дело.

– Нет, его грива никуда не денется, разве что ее сбреют! Цвет таким и останется, я в этом знаю толк! – сурово заверила его повитуха.

Растерянный священник удалился, пообещав Фраските сделать все возможное и невозможное, чтобы разрешить головоломку. Он поговорит об этом с кафедры.

Падре вышел, и Бланка поморщилась:

– Стареет наш молодой священник, уже не готов идти на врага. У этого парня умеренная вера горожанина, которого прислали на окраину цивилизации. У него опускаются руки. Ничем он нам не поможет.

Фраскита не откликнулась на это “нам”, но от слов Бланки – хотя она и не смогла бы объяснить почему – ей стало легче.

Время шло, а Рыжик все еще был некрещеным.

Однажды ночью Фраскиту разбудила мелодия аккордеона. Вместо того чтобы, как обычно, подойти к окну, она спустилась и открыла Лусии дверь.

– Поздно же ты явилась отпраздновать рождение моего малыша, – упрекнула ее швея, когда подруги сели за кухонный стол, поставив на него зажженную свечу. – Ты тоже думаешь, что этот рыжеволосый ребенок неизвестно откуда взялся?

– Нет, я просто путешествовала. Старик Эредиа влюбился в хорошенькую шлюшку и катал меня по всей стране. Я повидала мир и теперь не вполне уверена, хочу ли остаться здесь.

– Так не оставайся!

– Вернувшись, я узнала, что происходит с твоим сыном. Он все еще не крещен?

– Никто в деревне не соглашается. У него нет ни имени, ни крестного.

Их долгое безмолвное сообщничество внезапно уступило место речи, слова пришли сами собой. Эти две женщины разговаривали как близкие люди, как сестры, напрочь позабыв, что раньше никогда этого не делали.

– Что касается крестной матери – можешь на меня рассчитывать, но я не уверена, что твоему сыну это сильно поможет. Мария подойдет больше. А насчет крестного отца… дай подумать. Если бы мой Педро согласился, никто больше не посмел бы говорить про рыжие волосы его крестника.

– С чего бы Эредиа на это соглашаться?

– Из признательности за добрые советы твоего отца-виноградаря! Это ведь благодаря ему он собирает на склонах такой хороший урожай, несмотря на ужасный климат этих мест. Попроси деда сходить к Эредиа, остальное я беру на себя…

Вот так мой брат и унаследовал его имя.

Лусия была права, никто больше не смел прилюдно хоть слово сказать до самой смерти могущественного крестного. Но деревня неохотно признавала Педро эль Рохо, и женщины не подпускали детей к малышу, зачатому в то время, когда у его матери были месячные.

– Не играй с этим рыжим исчадием рыжей луны, самой опасной, той, от которой все загнивает. Если он тебя укусит, ранка не затянется! – нашептывали старухи детям, которые подбирались близко к дому Караско.

Мальчику не с кем было играть, кроме как с сестрами. Анита, более общительная, несмотря на свою немоту, могла переходить из одного мира в другой, но с Анхелой он был неразлучен. Все, от мала до велика, так его боялись, что никто больше не искал перьев на спине его лупоглазой сестры. На детей смотрели издали, как на странных зверюшек, и со временем они научились пользоваться тем, что рыжие волосы всех завораживали.

Когда Педро вырос настолько, что смог высказывать свои желания, он потребовал, чтобы его больше не стригли.

Они с сестрой научились жить отдельно от остальных и, должно быть, понемногу стали теми необычными, ни на кого не похожими созданиями, одаренными особыми талантами, какими другим хотелось их видеть.

Эредиа полюбил крестника, навязанного ему любовницей, и часто приглашал его к себе.

Ребенок приезжал в поместье в отцовской повозке с Марией, своей крестной матерью, и проводил весь день со стариком и красивой дамой в блестящих нарядах. Больше всего в просторном доме ему нравились изразцы с синим узором и картины, украшавшие почти все стены. Ему случалось часами простаивать перед какой-нибудь из них, и казалось, будто ребенок все понимал, когда старик Эредиа рассказывал ему о жизни того или другого заключенного в раму персонажа или объяснял сцену, которую нарисовал художник.

В гостиной один из предков Эредиа велел изобразить на стене порт: большие парусники у причала, сотни носильщиков, доставляющих на берег разнообразные товары, прибывшие из Нового Света.

Во время одного из последних приездов ребенка, которому тогда едва пошел третий год, Лусия застала его стоящим на стуле перед самой фреской – он пытался в нее запрыгнуть.

Цифры

После рождения Педро его отец в курятнике не сидел. Напротив, он работал много как никогда.

Особенно его увлекали счета.

Пока были живы родители, цифры его не занимали, как и его отца, – мать семейства одна распоряжалась деньгами, крепко держа кошелек. Она назначала цены, вела переговоры и преследовала неплательщиков. Любовь к цифрам она переняла от отца и, купив у бродячих торговцев, каждый год приходивших со своим товаром в Сантавелу, две огромные тетради, больше сорока лет записывала в них все расходы и доходы. Не умея писать ничего, кроме цифр, она придумала множество символов, чтобы указывать в начале строки, что представляет собой каждое из чисел.

Хосе кучу времени потратил на то, чтобы расшифровать эти знаки. Он вспоминал, как в детстве следил глазами за рукой матери, когда та старательно выводила числа. Единственное, чему она его научила, кроме молчания и послушания, – это считать, но до некоторых пор сложение и вычитание ему были ни к чему, он даже позабыл о том, что был способен на такие арифметические подвиги.

Хотя Лусия и поглощала яйца в огромных количествах, за время долгого кризиса колесника все сбережения семьи растаяли, и надо было все начинать заново.

Теперь Хосе вел, по примеру матери, точный учет, и цифры больше не таили никаких секретов. Вскоре ему уже не требовалось делать подсчеты на бумаге и записывать результат. Он считал в уме с невероятной скоростью, а его дочь Анита оказалась великолепной партнершей в этой игре. Девочка тут же усвоила символы и рисовала их на земле, в воздухе и на ладони отца.

Постепенно цифры полностью завладели умом колесника.

Ему случалось по ночам, во сне, продолжать начатые днем расчеты. Фраскита слышала, как он бормочет одно число за другим, и видела, как он затем улыбается, словно решение его успокаивало. Вскоре он стал задаваться более