Довлатов и третья волна. Приливы и отмели - Михаил Владимирович Хлебников

третьей и Шестой улицы. Таким он представлялся Довлатову:

Я с испугом листаю меню. Читаю его, как Тору, справа налево. Шестнадцать долларов – «Потроха а-ля Канн». Восемнадцать девяносто – «Фрикасе эскарго с шампиньонами». Двадцать четыре пятьдесят – какое-то «Филе Россини». «Лобстер по-генуэзски» – цена фантастическая. Прямо так и сказано – «цена фантастическая». Это у них юмор такой. Хватает совести шутить.

Листаю меню. Стараюсь угадать какое-нибудь технически простое блюдо. Что-нибудь туго оформленное, сухое и легко поддающееся дроблению. Вроде биточков.

Довлатову сложно выбрать блюдо, в отличие от редактора. Ресторан – особое место для «Нью-Йоркера». Можно со смелостью назвать его культовым. Там традиционно собирались «золотые перья» журнала. Застолье не просто сопровождалось беседами, там рождались шутки и остроты, оставшиеся навсегда в американской культуре. Некий молодой человек пожаловался Дороти Паркер на то, что он не выносит дураков. Тут же последовал ответ: «Странно, ваша мать выносила». Или к Эдне Фербер обратился томный англичанин с замечанием: «Вы выглядите почти как мужчина». И получил: «Вы тоже». «Посиделки» в какой-то степени формализировались и получили название «Algonquin Round Table». Так что приглашение Довлатова – знак признания его своим для журнала. Наверное, хорошо, что окружение писателя не могло «прочитать» этот жест. Иначе отношения с кем-то испортились бы раньше.

Ему дали понять, что публикация – не разовая акция, редакция журнала заинтересована в продолжении сотрудничества. Осенью 1980 года «Нью-Йоркер» принял второй рассказ и заказал еще три. Окружение Довлатова восприняло успех неоднозначно. Характерна реакция Ефимова. Из февральского письма Довлатова за 1980 год, в котором «дорогому Игорю» перечисляются писательские достижения его корреспондента:

Отчего вы не прореагировали на сообщение о том, что меня печатает «Нью-Йоркер»? Прилагаю копию их письма. Оригинал висит на стене под стеклом. Покажите ее Карлу. Чтобы он слегка меня зауважал. Если он не захочет с нами дружить и отклонит наши предложения, строгий немецкий Бог его покарает.

Полагаю, что Довлатов прекрасно понимал, почему «дорогой Игорь» «не прореагировал». Но в тот момент все было слишком прекрасно, чтобы портить отношения разборками. Увидевшая свет газета, предстоящая публикация в «Нью-Йоркере». Довлатов мог поддразнить письмом и демонстрацией невиданного финансового благополучия. Из того же письма:

Я получил 1000 долларов аванса из «Нью-Йоркера», впервые в жизни сам купил себе одежду необычайно фраерского пошиба. Хотел даже купить перстень, но Лена пригрозила разводом.

Александр Батчан – главный по кино в «Новом американце» в середине 1990-х – написал мемуарный очерк, напечатанный «Коммерсантом» в августе 1995 года:

Помню, как в начале восьмидесятых годов Довлатов попросил меня в качестве переводчика сходить с ним в журнал «Нью-Йоркер», где ему предстоял разговор с Вероникой Генг, редактором английского перевода одного из его рассказов. Меня поразило то внимание, с которым относились к Сергею, который тогда даже не мог объясняться по-английски. После этого визита «Нью-Йоркер» начал один за другим помещать рассказы Довлатова.

Далее в тексте Батчан верно указывает на ироничность, «отстраненность от сиюминутных политических страстей», присущие прозе Довлатова, которые совпали с литературной установкой «Нью-Йоркера». Все это правильно. Но в словах мемуариста проскальзывает и некоторое удивление. Тем, что Довлатова пригласили в редакцию, от того, как там отнеслись к нему, а самое главное – от физически осязаемого факта присутствия рассказов писателя в журнале. На замечание Батчана о слабом английском Довлатова также следует обратить внимание. К нему мы еще вернемся.

Вероятно, что разговоры Довлатова о сотрудничестве с «Нью-Йоркером» воспринимались со здоровым скепсисом, ведь не зря к нему приставили Марка «Савельича» Поповского – бороться с нездоровыми фантазиями и порывами главного редактора. Многие эмигранты с похвальной дерзостью планировали покорить Голливуд, разбогатеть на торговле деревянными расписными ложками или продать ЦРУ детально проработанный план подрыва советской кожевенной промышленности. В осуществление смелых проектов никто не верил, но на всякий случай заранее завидовали. Нечастые случаи «воплощений» требовали серьезных аналитических усилий с целью объяснить феномен успеха. Вызывали одобрение конспирологические теории, связанные с вынужденными сексуальными отношениями, политическим шантажом с участием КГБ, Моссадом (здесь пересекались шпионские версии с линией родственных связей), разведками стран Варшавского договора. Не сбрасывалось со счетов вынужденное горькое признание, что американцы – идиоты. Правда, в случае с Довлатовым объяснение лежало на поверхности и не требовало чрезмерных интеллектуальных усилий. Из интервью Соломона Волкова сетевому журналу «Чайка» в 2011 году:

Обычно говорят, что в Америке «блата» нет. Но я понял, что понятие «нужное знакомство», по-моему равнозначное русскому «блату», здесь прекрасно существует. Так вот, «нужные знакомства» на каждом этапе писательской карьеры Довлатову очень помогали. По внешним данным то, как развивалась американская карьера Довлатова, – это все невероятное везенье. Просто фантастическое. Не зря коллеги и бывшие друзья из Ленинграда очень ему завидовали. Бродский порекомендовал ему переводчицу, Энн Фридман. И уже Энн, переведя довлатовский рассказ, снесла его в этот самый «Нью-Йоркер». Я думаю, что не без поддержки Бродского это произошло, потому что трудно вообразить, что Энн Фридман просто так туда «заявилась». Скорей всего, Бродский позвонил и предупредил, она принесла переведенный рассказ – и его приняли.

Сам Довлатов прекрасно понимал механизм своего появления в «Нью-Йоркере», что не отменяло радости и даже бахвальства по поводу грядущего события. Из февральского письма к отцу:

В мае (или летом) мой рассказ (26 страниц) будет напечатан в «Нью-Йоркере». Это самый престижный журнал в мире. С гонорарами от полутора тысяч и выше. (Мне, я думаю, выплатят минимальный. Что тоже много.) Из русских в «Нью-Йоркере» были напечатаны только Набоков и Бродский. Ни Бунин, ни Солженицын – не печатались. Хемингуэй был напечатан через семь лет после того, как издал первую книгу. Такая публикация радикально меняет положение автора. Он как бы получает орден или звание. Короче, это большая удача. Устроил Бродский. Спасибо ему.

Искренне жаль автора «Старика и море». Семь лет топтания на редакционном пороге – немалый срок. Проблема лишь в том, что первый сборник рассказов Хемингуэя вышел в 1923 году. «Фиеста» – первый роман, принесший успех в 1926 году. Первый же номер «Нью-Йоркера» увидел свет в 1925 году. Но все равно хорошо. Перед кем же хвастаться, если не перед отцом. Даже таким, как Донат.

Пришло время поговорить об альтруизме Бродского. Безусловно, что он помог Довлатову с поиском переводчиков и налаживанием контактов с журналом. Для поэта подобная щедрость – вещь примечательная. Важна она тем, что Бродский не всегда и не всем помогал. А мог и при случае и желании навредить. Эмиграция в Америку –