Алая Вуаль - Шелби Махёрин

волосы на моей шее поднялись, что ветер улетел вместе с Лу. Я не замечаю, как тень, отделившаяся от улицы, стремительно — слишком стремительно — движется по моей периферии. Нет. Когда седьмая ветка рушится в Парке Бриндель, я вижу только несчастную фигуру моей матери, и мне хочется — хочется, хочется, хочется — чтобы я могла найти свое место с ней, свою семью, свой дом. Я бы хотела найти его с кем угодно.

Мне следовало бы знать лучше.

Моя няня всегда говорила, что семь — магическое число, и эти деревья — возможно, они не так мертвы, как я себе представляю. Возможно, они тоже помнят меня. Их сверкающий порошок висит в ночном воздухе, наблюдая, ожидая, зная, как опускается тень.

Острая боль пронзает мой висок, и весь мир становится черным.

Глава 10

Птица в Своей Клетке

Проснись.

Слова звучат в моем сознании чужим голосом — знакомым, глубоким и богатым, — и мои глаза немедленно реагируют, распахиваясь по властной команде. Вот только… Я моргаю, слегка отшатываясь, когда темнота остается абсолютной. Такое ощущение, что я вообще не открывала глаза. Ни малейшего проблеска света не проникает в окружающую меня черноту.

Сердце начинает колотиться.

Удар-удар, ты ли это.

Удар-удар, испуганная.

Удар-удар-удар, милая?

Я снова захлопываю глаза. Потому что темнота моих век гораздо лучше, чем темнота неизвестности, темнота моих кошмаров, и… где я? Мысли путаются, чувства обостряются до предела, сходятся в тошнотворном порыве. Здесь пахнет не рыбой, а чем-то сладким и острым, чем-то странно металлическим, что означает, что я оставила Долер позади. Может быть, я в безопасности в комнате Лу? Да. Возможно, я больше не чувствую холодного воздуха Парка Бриндель, потому что заснула в ее фаэтоне13. Возможно, они погасили все огни, потому что не хотели меня будить. Да, конечно…

Тупая боль отдается в голове, пока я дремлю в бреду.

Поморщившись, я трогаю узел на виске, и весь бред выходит из-под контроля, рушась на землю у моих ног. Потому что Лу не давала мне эту шишку. Она не подкралась ко мне незаметно и не свалила меня без сознания одним сокрушительным ударом.

Ты ведь знаешь, что опасно бродить ночью в одиночестве, когда убийца на свободе?

О Боже.

Весь мир качается, когда я поднимаюсь со своего места, но маленькие холодные руки опускаются на мои плечи с поразительной быстротой. С поразительной силой. Они толкают меня обратно вниз, сопровождаемые нежным женским голосом.

— Ах, ах, ах. Ты не должна бежать.

Мое сердце ужасно замирает.

При этих словах женщины в комнате загорается одна-единственная свеча — далеко-далеко, почти втрое больше, чем я ожидала. Вслед за ней появляются неясные очертания: толстые, богато украшенные ковры, тяжелые портьеры и резные ящики из черного дерева. По крайней мере две, а может, и больше. Свеча освещает очень мало. Однако с этим мерцающим светом бесконечная темнота наконец рассеивается, и мои мысли обретают способность фокусироваться вместе с моим зрением. Мое дыхание выравнивается. Сердцебиение замедляется.

Эта темнота — она не настоящая. Где бы я ни была, это не гроб с моей сестрой, и Моргана ле Блан мертва.

Она мертва и никогда не вернется.

— Ты испугалась? — спрашивает голос, искренне любопытствуя.

— А должна ли я бояться?

В ответ раздается беззлобный смех.

Сколько времени прошло? Когда мы расставались, Лу ждала меня в своей комнате через час. Если я не приеду, она начнет меня искать; они все придут за мной — Жан-Люк, Отец Ашиль и Шассеры в том числе. Я должна продержаться до этого времени. Я должна как-то привлечь убийцу к разговору. Если она не заинтересована в разговоре, ножи Коко останутся в рукавах плаща, а мои руки — свободными. Я могу убить, если потребуется.

Я уже убивала раньше.

— Кто ты? — Несмотря на холодное прикосновение к моим плечам, мой голос звучит твердо и ясно, как хрустальная люстра над головой. Я так устала бояться. — Где я?

Женщина наклоняется ко мне, и ее длинные соболиные волосы падают мне на плечо, на ощупь более легкие и теплые, чем мои собственные. От нее пахнет ноготками. Сандаловым деревом.

— Мы на корабле, дорогая. Где же еще? — Легким прикосновением она срывает с моей головы пунцовый капюшон и наклоняется, чтобы рассмотреть меня поближе. — Я — Одесса, и ты так же прекрасна, как утверждает молва. — Она теребит прядь моих волос между большим и указательным пальцами, и я скорее слышу, чем вижу, как хмурится ее лицо. — Однако шрамов гораздо меньше. У другой были целые созвездия — она вырезала все двенадцать звезд Вудвоз14 на левой ноге.

Шрамы? Созвездия? Я моргаю от этих слов. Они кажутся… странно неуместными, учитывая нашу ситуацию, в которой эта женщина напала на меня, похитила и засунула в брюхо корабля, как кусок…

Подождите.

Корабль?

О нет. О нет, нет, нет…

Когда пол зашевелился в подтверждение, я быстро и жестко подавил свою истерику. Я не могу позволить себе потерять голову. Только не снова. Не так, как с Бабеттой. Мой взгляд перебегает на свечу в другом конце комнаты, на широкие окна за ней, но занавески скрывают все, что находится снаружи. Я могу только молиться, чтобы мы все еще плыли в гавани, чтобы мы еще не ушли в открытое море. Если первое, то Лу живет практически по соседству: всего несколько улиц отделяют ее квартиру от воды. Если второе, что ж…

Я заставляю себя улыбнуться, не зная, что еще можно сделать.

— Очень… захватывающе познакомиться с тобой, Одесса… — наконец говорю я.

— Захватывающе. — Женщина, кажется, пробует слово на вкус, заинтригованная, а затем отходит в сторону и садится на один из ящиков черного дерева. — Не совсем ложь, но намного лучше правды. Молодец.

У меня перехватывает дыхание, когда я впервые по-настоящему вижу ее лицо, и я смотрю на нее, на мгновение лишившись дара речи.

— Э…

Она высокомерно вскидывает бровь.

— Да?

Густые волны обрамляют ее большие, глубокие карие глаза — широко посаженные и вздернутые, почти кошачьи, высокие скулы, губы бантиком. Она накрасила их сливовым цветом. Они сочетаются с атласом платья с низким вырезом и драгоценными камнями роскошного ожерелья. На фоне бледности ее янтарной кожи весь ансамбль выглядит… ну, просто захватывающе. Я мысленно встряхиваю себя.

— Могу я спросить, почему мы на корабле?

— Конечно, можешь. — Одесса наклоняет голову, хмурясь все сильнее, и вдруг оказывается, что она — кошка, а я — птица в клетке. Несмотря на ее слова, свежая настороженность колет