Книга мертвых-2. Некрологи - Эдуард Лимонов

-  Хватит ругани, - устало проговорил он. - Хватит всех этих криков. Займитесь делом. Проведите большую акцию, решительную и оригинальную. Пусть в ней смогут отличиться и люди Гребнева, и люди Жвании. - За день до собрания- мы с Лимоновым гуляли по набережной. Я показывал ему революционный крейсер "Аврора". Лимонов внимательно его осмотрел и уже тогда сказал что-то насчет, эх захватить бы эту красоту... <...>

Теперь он скосил на меня глаза и сказал:

-  Захват "Авроры"?»

Они тогда все замолкли от грандиозности замысла. Осуществили они его не так, как предполагалось. С меньшей выразительностью. Однако это все же была самая первая яркая акция НБП по захвату. 6 мая 1997 года, в двенадцать часов Гребнев вскарабкался на мачту, люди Жвании завладели палубой. Вывесили флаги, стали скандировать лозунги. В результате Гребнева стащили с мачты милиционеры, обалдевшие от ужаса, и он стал героем всех телерепортажей. Жвания общался с прессой (Жва-ния видит дело иначе, но по всем стандартам на мачте было самое опасное место), так что не удивительно, что после этой акции Жвания перестал бороться за лидерство в питерской организации.

Я еще 2 апреля был арестован в Кокчетаве вместе с отрядом нацболов из девяти человек, и мы сумели вернуться из Средней Азии лишь через полтора месяца.

«Следующие два года, - пишет Жвания, - Гребнев будет постоянным любимчиком вождя. Тогда казалось, что все наконец встало на свои места:

именно петербургский лидер Гребнев сейчас покажет всей остальной стране, как нужно делать революцию».

Горькая ирония побежденного звучит в словах Жвании. Сам Жвания не был плох, он был выносим, а некоторое время был даже лучшим из имеющихся в наличии. Но чем не объясняй стиль «бури и натиска» Андрея Гребнева, да хоть барбитуратами, хоть алкоголем, Гребнев был великолепен, бесстрашен, безумен, если хотите. Даже безумен, но эффективен. Его любили и питерские нацболы, и нацболы всей России. Он умел быть и тихим, и умным. Со мной он таким бывал. И полезным. Привил немало незаметных умений и навыков Партии. Другое дело, что с соперником, с Жвания, Андрей был таким, каким, считал, следует держаться с соперником: наглый, злой, шумный.

У всех оказались свои скорости. Для пристойного «левого» Жвании НБП была слишком быстрой, летящей как пуля партией, жестоким собранием неудобных людей. Гребнев же, видимо, хотел разогнаться куда более стремительней, до самораспада. Он, когда-то сформулировавший кодекс нацбола сакраментальной и легендарной фразой: «Я перестал общаться с людьми вне Партии», - стал тяготиться партийной дисциплиной, тяготиться необходимостью идти в ногу с Партией. Он все больше общался с криминальными скинами. Чего уж они там находили в общении друг с другом, не знаю. Я видел, что у него личный упадок, что Гребнев отдаляется от нас. Я несколько раз с ним разговаривал. Пользы мои разговоры не принесли.

Я не удивился, когда узнал, что Андрей арестован и находится в «Крестах». Это случилось 27 октября 1999 года. Я приехал в Петербург на оглашение приговора, и он оценил, что зал был забит нацболами и я сидел в зале. Это было видно по его стеснительной улыбке. Его обвинили в соучастии в попытке убийства скинами, кажется, вьетнамского студента. Так как он во время совершения преступления другими спал (он не успел на метро и остался в квартире приятелей-скинов), то он отделался четырнадцатью месяцами тюрьмы, практически весь срок он уже отсидел в «Крестах». Сидел плохо, потому что мог быть по темпераменту только лидером, а в тюрьме свои лидеры.

Выйдя из тюрьмы, он быстро затерроризировал всех, в том числе родного брата Сергея. Сергей женился и жил с женой в квартире матери, куда вселился и Андрей. Между ними начались стычки, вызванные пьяными скандалами старшего брата Андрея. Андрей, наш герой рабочего класса, деградировал с огромной скоростью, как будто несся с высочайшей горы, куда забрался зачем-то.

Мы отстранили его от руководства отделением. Затем питерское отделение Партии исключило его из Партии, а мы в Москве подтвердили исключение. Мы любили его, но что мы могли сделать. Некоторое время Андрей состоял в крайне правой партии Юрия Беляева (бывшего милиционера и крайне мутного дядьки). Все более превращаясь в пьяное чудовище, он прожил таким образом несколько лет. Однажды его нашли утром на улице мертвым. Он был зарезан в ночной драке. Настоящая смерть штурмовика и автора стихотворения «Черное солнце спальных районов».

Трущобы...Помойки...Хрущёвки...Попрошайничающие опойки.Спирт!Спирт!Спирт!Молодые бандиты и старые ворыМордобой, кого-то снова увозятСпирт, спирт. По понятиям разговорыВ карманах заточки, здесь все так ходятЧерное солнце!Черное солнце!Мусор и мусора...Сбор пустой стеклотары - игра!Лотерея, блядь!(Шило,Настойка боярышника,Портвейн «777»!!!)Черное солнце, еб твою мать!Кровь на асфальтеПохоже моя.Отбиты руки. Раздавлены пальцыКонец рабочего дня!

Вот что говорил сам Андрей Гребнев (напечатано в газете «Лимонка» № 114) о себе: «Родился в обычной советской семье. Мать - учительница. Отец - военнослужащий, часто переводился с места на место, поэтому пришлось много чего повидать. Я приходил во многие тусовки: от демсоюза и анархистов до коммунистов, однако лишь прочтя несколько номеров "Лимонки", понял, что нашел свою партию. Тем сильнее оказалось разочарование от увиденного в ленинградском отделении. Сидели гнилые интеллигенты, квасили, обсуждали какие-то заумные вещи, курили траву... Когда же дошло до первой реальной акции - захвата "Авроры", вся эта публика тут же обделалась - и возглавить операцию пришлось мне. Так что руководителем тут я стал явочным порядком... Прежде всего мы с товарищами радикально изменили концепцию партии. Она должна быть не клубом для посиделок, а отрядом штурмовиков, где каждый готов маршировать, бить морды, а в перспективе и стрелять. Теперь для нас не проблема вывести на улицу 150-200 человек и кинуть их на любое дело». Еще одно его стихотворение:

Уже невмоготуТерпеть эту серость общественного мненияТрусливую немотуПоколения!Надоело!Ведь лозунг, кровью написанный!Уже больше, чем лозунг простоГород пустыми окон глазницамиПялится грязно в улыбку погостаУлицы - пролежни в мусорной рвотеЗамерзли, топорщась в небо язвами лужВ горбатых бараках бетоно-плотиКопошится отвратность смердящих тушНадоело!ЗаговоромЖивыхПроклятием, наговоромРаздавим клубок бесполезных «их»Музыка!Начинайте пляску штыка и огня!Танцуйте с бурей в осколках витринТеперь мы - художники нового дняРаскромсаем серость сутулых спин!

Конечно, он был bad boy, зачем лицемерить и говорить, что нет. Нацболы утверждают, что Андрей был автором лозунга: «Завершим реформы так:  Сталин, Берия, Гулаг!»

У России, бывает, рождаются дикие и свирепые дети.

МУЧЕНИК

Об аресте Слободана Милошевича я узнал, находясь в гостинице «Центральная» в Барнауле. Случилось это 1 апреля. В этот день мы откопали наш уазик «буханку», он прозимовал в Барнауле на морозе под снегом и, оказалось, нуждался в ремонте: в замене некоторых частей. Вот эти дни и оказались роковыми для нас. Всего несколько дней, но мы не успели проехать в горы на пасеку Пирогова, началось таянье снегов. Если бы не ремонт, и мы бы уехали в горы 1 апреля, еще неизвестно, чем бы обернулась алтайская моя история. Несмотря на то, что две роты ФСБ уже находились в состоянии боеготовности в тех местах, но они еще не сидели, обосновавшись, со штаб-квартирой в соседнем маральнике, в десяти километрах от пасеки. Все могло случиться по-иному.

Арест Слободана Милошевича я видел по гостиничному телевизору. Вспышки камер, слепая стрельба его дочери, предатели Родины в военной форме, окружившие бывшего президента. Все это выглядело удручающе. Я сказал сопровождавшим меня лицам, что Милошевичу следовало отстреливаться и погибнуть, а в случае угрозы пленения застрелиться. Его ведь не ждет справедливый суд. Пришедший к нам из другой гостиницы, «Сибирь», уже завербованный ФСБ агент Акопян горячо поддержал мою точку зрения. И был блистательно правдоподобен. Мы еще поговорили на тему оказания сопротивления при аресте и разошлись по своим делам каждый. Акопян пошел докладывать сотрудникам ФСБ о моих планах, о том, в частности, что уазик неожиданно задержит нас в Барнауле.

С арестом Милошевича была перевернута последняя страница важнейшей главы в книге Истории Сербии. Злясь на задержку, я собирался в те дни начать новую важнейшую главу в Истории России, я сквозь пейзажи улиц Барнаула видел Сербию, Белград, его зеленые окислившиеся памятники...