Спиноза и его друзья в Древней Руси - Юлия Георгиевна Семенова

за его спиной знакомый персиянский голос. – Ку-ку!

– Ку-ку, красавица, ку-ку! – рассмеялся купец.

– Раскуковались тут! – Петуля снова сплюнул, но неудачно. Ветер бросил слюну в его же собственное лицо. Бонифаций с отвращением утёрся и пошёл искать Пушкина. Поэт беседовал на каком-то иностранном языке с важным толстым послом.

– Ну завон лепистоль дипломатикь де тсар рюс Жан Трезьем. Везём дипломатическую почту русского царя Ивана Третьего, – доверительно сообщил памятнику иностранец. – Пур нотрэ прэнс…в смысле, нашему князю…

Пушкин ничего не успел ответить, потому что над его головой со свистом пролетела пуля. Александр Сергеевич толкнул Петулю на палубу. Рядом тяжело плюхнулся посол.

– Сарынь на кичку! – крикнул чей-то зычный голос. – Заворачивай!

Корабль покачнулся. Об его борт ударилось другое судно.

– Лё корсар, – прошептал посол Петуле в ухо. – Лё пират!

Бонифаций не видел, что делается у него над головой. Он только слышал выстрелы, ругань и глухие удары. Потом всё стихло.

Кто-то схватил мальчика за шиворот:

– Вставай!

Бизнесмен попытался вырваться. Больше всего Петулю беспокоила судьба пушного запаса за подкладкой куртки. Его поставили на ноги и потащили к борту.

Пленных выстроили в ряд на палубе пиратского челна. В кресле перед ними сидел человек в синем бархатном кафтане, погружённый в глубокую задумчивость.

– Привели, Степан Тимофеевич, – почтительно доложил щуплый кривоногий старикашка, который показался Петуле смутно знакомым.

Атаман поднял на пленников тяжёлый взгляд. Вдруг его чёрные глаза расширились.

– Стёпка! – восторженно взвизгнула Шаганэ. – Дарагая! Зачэм ты мэнэ бросыла? Харашо, что я нэ умэр!

– Опять ты? – побледнел главарь. – Откуда взялась?

– Я хатэла патапыть сэбя Волга-мат! – метнулась к нему княжна. – Но мэня нэ дала Пушкин-джан и Пэтуля-джан. И вот я опьят с тобой!

– Где этот Пушкин, сукин сын? – атаман стукнул кулаком по подлокотнику. – Найду – шкуру спущу!

– Вот она! – радостно защебетала персиянка, показывая на памятник. – А вот – Пэтуля-джан!

У атамана отвисла челюсть.

– Совсем не изменился, – вытаращился он на Бонифация. – Это ж сколько лет прошло?

– Будь здоров, Степан Тимофеич Разин, – подал голос Пушкин.

– Дяденька! – пролепетал атаман.

– Стешка, что ль? – сообразил Петуля. – Ёлки зелёные, что с тобой?

– А с тобой что? – атаман изумлённо пощупал Бонифация. – Не растёшь?

– Только без рук! – бизнесмен отпрянул и поплотнее запахнул дорогостоящую куртку. – А чё мне расти со вчера?

– Шутишь? – с надеждой спросил Разин. – Почитай, лет двадцать пролетело.

– Какие шутки? – разозлился Рюрикович. – Забыл, что ль? Вчера утром я тебе зуб выбил. А у меня, глянь, – он засучил штанину, – во какой синячище остался!

Щуплый старикашка присел на корточки и внимательно изучил повреждённое место.

– И вот этого сморчка я вчера видел, – вгляделся Петуля в знакомую плешь.

– Не иначе, как чародейство, – объявил щуплый, поднимаясь. – Заговорённый.

– Ох, – Разин снял шапку и утёр пот со лба. – От сердца отлегло. Дяденька, – он кивнул на поэта, – и тебя, выходит, заговорили… Ну что, пацан, может, подерёмся?

– Нэт! – Шаганэ упала в ноги атаману. – Нэ бэй, Стёпка! Нэ губи! Пэтуля-джан хароший! Он мэнэ к тэбэ привел!

Щуплый неодобрительно покачал головой:

– Ишь, какая навязчивая! Стыдно, девка ведь. Сказано тебе было: иди, мол, на все четыре стороны, а ты… Эх! – он в досаде сплюнул, обернулся к атаману и предложил: – Степан Тимофеич, может, камень к ногам и за борт? А? В набежавшую волну?

Разин задумался.

– Не стоит, – негромко сказал Пушкин. – Пускай лучше у меня будет ещё одна досадная неточность. И без того молва уже вовсю трезвонит.

– А что говорят? – заинтересовался атаман.

– Говорят, будто ты погубил девицу, – уклончиво ответил поэт. – Волге-матушке, мол, ею поклонился.

– Вот ведь люди! – Разин сдвинул шапку набекрень. – Мирская молва – морская волна. Накатила и убежала. А вот не возьму грех на душу! – Он оглядел пленников. – Эй, купец, поди сюда!

Афанасьев выступил из ряда.

– Жалую тебя, купецкая душа, подарком, – Стенька подтолкнул Шаганэ к Никите. – Жалую тебя персиянскою княжною. И отпускаю с миром. Женись на ней и больше мне не попадайся!

– По рукам, – согласился купец, принимая персиянку в объятия.

– Перфэман! Манификь! Восхитительно! – воскликнул толстый посол, обращаясь к памятнику. – Иль э ль ом трэ гран! Это великий человек!

– Ля натюр ларж! Широкая душа! А как же! – с гордостью ответил поэт.

– Прощай, Стёпка! – персиянка послала Разину воздушный поцелуй. – Никита-джан, а ты мэнэ будешь цацки дарыть?

– Буду-буду! – пообещал Афанасьев.

За купцом последовали корабельщики и посол со свитою.

– Лучше бы всё-таки её за борт, – провожая глазами шемахинскую красавицу, с сожалением сказал щуплый. – И без добычи остались, опять же…

– Будет тебе добыча, – пообещал Степан Тимофеич. – Мало, что ль, судов по Волге ходит? А то пойдем к Астрахани…

– И нам как раз туда нужно! – обрадовался Петуля. – За Гераклом и Спинозой.

– А! – вспомнил атаман. – Друзья твои… Тоже, поди, заговорённые.

Петуля пожал плечами. Он не знал, как получилось, что со вчерашнего дня для кашевара Стешки прошло целых двадцать лет и он из пацана превратился в бородатого мужика. Эх, был бы рядом Витька, он бы всё объяснил!

Подул ветер, подняли паруса. Струг развернулся и поплыл вниз по течению.

– Так вот ты какой, брат, – сказал атаману Пушкин. – Много я о тебе слыхивал, да не думал, что доведётся встретиться.

– Я тебя тоже не раз вспоминал, – улыбнулся Разин. – Гляди!

Он расстегнул кафтан, оттянул ворот рубахи, и Петуля увидел коробочку, которая висела у Степана Тимофеевича на груди. Щёлкнула крышка. В ладанке лежали две сплющенные пульки.

– Те самые, – объяснил атаман. – Помнишь, дяденька, ты меня и впрямь заговорил. С той поры ни в огне не горю, ни в воде не тону. Не берут меня ни клинок, ни пушка.

Он сунул ладанку под рубаху, застегнул кафтан и попросил Пушкина:

– Спой что-нибудь….

Хлопал парус. Бурлила вдоль борта вода. Клонилось к закату солнце. А над Волгой-рекой разносился голос поэта:

– Не в наследственной берлоге,

Не средь отческих могил, —

На большой мне, знать, дороге

Умереть Господь судил…

Глава 4. Второй сон Бонифация Петули

Петулю неодолимо тянуло в сон. Но щуплый назойливо гудел над ухом:

– Астраханцы всё к нему приставали, к Степан Тимофееичу-то: закляни, мол, да закляни у нас комара. Комар, значит, их заел, дюже много ентой твари развелось. А они, вишь, астраханцы-то, прослышали, что Степан Тимофеич наш чародейством владеет. Упрашивали они его, упрашивали, а он – ни в какую. Закляну, говорит, без рыбы насидитесь. Астрахань – она, вишь, рыбою богата. А рыба – она что жрёт? Комара да мошку. Так и не заклял. А то ещё был случай….

Корабль подошел к Астрахани. Вместе с разбойниками Бонифаций сошёл на берег и прямиком направился к базару. Астрахань был городок так себе: пыльный, сухой, с кособокими одноэтажными домишками, к тому же комаров тут водилось видимо-невидимо, зато и рыба плавала в сточных канавах. Высунет голову, комара схватит – и жуёт.

– Совсем ручная! – удивился Петуля.

Поэтому, наверное, осетров и стерлядей на базаре отдавали чуть ли не задаром. Зато пушнина ценилась очень дорого. И когда Пушкин сказал Бонифацию:

– Мон ами, фэ вотрэ променад, мэнтнан жэ лязард поетикь, прогуляйся, дружище, на меня накатило вдохновение, – Рюрикович