Спартанец - Валерио Массимо Манфреди

и камергер пали ниц, а Демарат продолжал стоять и поприветствовал царя легким наклоном головы. В ответ царь одарил его сердитым взглядом, а камергер, оставаясь распростертым на полу, прорычал что-то греческому переводчику. Переводчик задрал голову и прошептал взволнованным голосом:

– Ты должен пасть ниц. Ну же, встань на колени и коснись пола лбом.

Лицо Демарата выражало полную невозмутимость. Он с твердостью смотрел на великого царя.

– Не делай глупостей, – простонал переводчик.

Тем временем камергер продолжал выкрикивать приказы на персидском языке. Демарат посмотрел на обоих с усмешкой, затем обратился к царю. Гнев царя был очевиден, но он продолжал сидеть неподвижно, как статуя, в своем роскошном облачении.

– Я Демарат, сын Аристона, царь спартанцев, – сказал он. – Я, гонимый нуждой и невзгодами, прибыл, чтобы принести тебе благодарность за твою благосклонность. Но падать ниц пред тобою я не стану. Ибо таков обычай спартанцев, свободных людей, – ни перед кем не преклоняться.

Демарат замолчал и посмотрел на царя царей невозмутимым взглядом.

Церемониймейстер у подножия лестницы подал знак, и переводчик встал рядом с камергером. Грек начал переводить слова Демарата дрожащим голосом. Впервые за многие годы преданной и старательной службы своему господину переводчик переводил слова неподчинения. Неловкое молчание охватило собравшихся, даже страусовые опахала прервали свое медленное, равномерное движение. В течение нескольких невероятно долгих мгновений Ксеркс и Демарат молча смотрели друг на друга. Бедный камергер побледнел как полотно и почувствовал, что его внутренние органы сжимаются в его большом обвисшем животе.

Наконец царь царей заговорил:

– О Демарат, никому бы мы не позволили бросить вызов нашему величию так, как это сделал ты. Но мы желаем сообщить тебе, что считаем тебя царем спартанцев. Поскольку ты царь, ты близок нам. И благодаря этому мы поняли, что ты царь: даже в беде ты не склонил головы. – Переводчик, а за ним и камергер вздохнули с облегчением, не сразу, впрочем, поверив своим ушам. Демарат ответил легким поклоном в знак благодарности. Великий царь продолжил: – Расскажи нам, Демарат, о спартанцах. О твоем народе нам известно лишь его название.

Демарат вздрогнул. Ему показалось невозможным, что царь персов почти ничего не знает о самом могущественном народе Эллады.

– О мой господин, – ответил он. – Спартанцы – самые сильные и доблестные из греков. Никто не может сравниться с ними в военном искусстве, и ничто не может их укротить. У них лишь один хозяин – закон, перед которым равны все, даже цари.

Ксеркс поднял правую бровь. Еще до того, как грек перевел слова иноземца, камергер понял, что сказанное удивило правителя. Царь неплохо владел греческим языком, однако всегда прибегал к услугам переводчика, ибо так предписывали правила этикета, да и к тому же он желал быть абсолютно уверенным, что все понимает верно. Ксеркс кивнул, и церемониймейстер поднес табуретку с подушкой пурпурного цвета. Демарат сел, и Ксеркс заговорил с ним:

– Мы не знаем этих спартанцев, о которых ты говоришь, и мы хотим поверить твоим словам, хотя это непросто. Афинян мы знаем: это самые нечестивые из людей, они осмелились помогать нашим ионийским подданным после их восстания. Мы наказали их, чтобы их гибель стала примером для остальных и чтобы никто впредь не посмел оспаривать наше могущество. Все греки, живущие на материке и на островах, должны признать нашу власть. Теперь никто не посмеет даже помыслить о восстании. Ты все знаешь об этих народах, как никто другой, и можешь оказать нам большую помощь. Так мы думаем, и мы хотим, чтобы ты это знал.

Царь замолчал. Церемониймейстер подождал, пока переведут последние слова, и обратился к камергеру. Тот сделал знак Демарату удалиться: аудиенция подошла к концу. Спартанец кивком головы попрощался с царем, повернулся и направился к двери в сопровождении двух жрецов. В коридорах эхом отразился звук шагов спартанского царя, обутого в сапоги с подбитыми гвоздями подошвами.

В последующие годы по всем провинциям бескрайней империи разъезжали гонцы великого царя с приказами о наборе войск. Раджи из далекой Индии, сатрапы из Бактрии, Согдианы, Аракосии, Мидии, Аравии, Лидии, Каппадокии и Египта стали призывать воинов. В портах Ионии и Финикии сотни судов были поставлены на верфи. В Ливии и Таврии вырубали леса, чтобы заготовить необходимую древесину. Тем временем стратеги Ксеркса разрабатывали великий план вторжения в Европу. Оказавшись на линии вторжения, цари Фракии и Македонии были вынуждены покориться и выказать полное повиновение. Архитекторы Ионии разработали проект грандиозного понтонного моста для переправы огромной армии через пролив Геллеспонт. Мост сокращал путь через перешеек полуострова Халкидики, это позволило бы флоту Ксеркса не огибать мыс горы Афон по морю, полному опасных рифов.

Азия планировала обрушить на Грецию всю мощь своих пеших и конных воинов. Ксеркс хотел создать новую покорную ему провинцию или превратить страну в пустыню, покрытую дымящимися развалинами.

По весне первые сведения об этих приготовлениях начали достигать Греции вместе с первыми судами, прибывавшими в порты Афин, Эгины и Гитиона. Поначалу им верили с трудом. К тому же в Спарте мысли правителей и горожан были заняты внутренними неурядицами. Пронеслась весть о том, что царь Клеомен, возмущенный свержением и изгнанием из города, собирал союзников в Аркадии и Мессении, и помышлял о том, чтобы напасть на родной город. Эфоров обеспокоили эти новости, и они решили призвать Клеомена к себе и предложить ему восстановление в царских правах, чтобы лучше следить за ним. Аристархосу с сыном Бритосом и несколькими товарищами поручили встретить Клеомена.

Стоял летний день, когда царь, весь в дорожной пыли, приехал в Спарту. Годы изгнания и накопившаяся обида состарили царя. Он соскочил с коня, снял шлем с гребнем и осмотрелся. Пересчитав своих сторонников, он понял, что все кончено: старый лев сам загнал себя в ловушку и, вероятно, слишком устал, чтобы бороться дальше. Он обменялся рукопожатием с Аристархосом и поцеловал его в щетинистую щеку.

– Мы радуемся твоему возвращению, о царь, и предлагаем тебе силу наших рук и верность наших сердец.

Царь опустил глаза и прошептал:

– Велика твоя доблесть, Аристархос, ибо ты не побоялся остаться другом того, кто оказался в беде. Но ты обязан заботиться о себе и о своей семье. Наступили времена, когда вместо мужества и доблести в городе господствуют обман и бесчестье.

Он ступил на улицу, ведущую к его давно заброшенному дому. По мере его приближения двери затворялись перед ним и люди скрывались в своих жилищах. На подступах к дому он заметил поджидавших его эфоров. Самый старший слегка склонил голову и вручил ему скипетр, промолвив:

– Мы приветствуем тебя, о Клеомен, сын Анаксандрида, и возвращаем тебе скипетр, принадлежавший твоему отцу.

Царь кивнул в ответ и отворил разболтанную дверь своего дома. Войдя внутрь, он сбросил пыльный