Новая книга ужасов (сборник) - Антология

Обойти это было непросто; действительно, на протяжении последних месяцев на это ушли десятки попыток. Пакетики сами по себе было достаточно легко вскрыть и запечатать заново, проблемой стали трубки. Приложив множество стараний, я обнаружил, что могу расплавить кончик закрытой трубочки, не оставив никаких следов вмешательства. Для верности я подготовил таким образом три иглы (вы должны помнить, что кроме доступа к медицинским запасам – эти штуки на самом деле никто и не запирает, – я также обладаю неограниченным запасом терпения и готов при необходимости ждать достижения цели годами).

Пока мы ждали явления доктора МакГрегора, парень трепал языком о работе, рассказывая, как он «искренне ценит мой вклад». Пока он был этим занят, мне не составило труда подменить свободно валявшиеся на докторском поддоне иглы на свои – особым образом подготовленные.

Какое-то время назад я выдавил жизнь из очень больного молодого человека, чья привычка колоть себе наркотики в туалете моей станции подземки довела его до разрушительной смертельной болезни. Я хотел бы заметить, что его смерть должна была сделать мир более безопасным, чистым местом, но, если честно, мы отправились вместе выпить и я убил его во внезапном приступе ярости по причине того, что он не слышал о Джойс Гринфел. Я все еще гадаю, как он мог пропустить Женщину, Которая Завоевала Сердце Нации своим тройным исполнением роли в фильмах о Сант-Триниан.

Как бы там ни было, я удавил омерзительного уличного мальчишку его собственным шарфом и выжал из его руки полную чашку крови. В нее я бросил несколько игл, заполнив их капилляры ядовитой жидкостью. После этого я аккуратно вытер иглы насухо, вложил в трубочки и тщательно запечатал пластик.

Треща со скоростью тысяча слов в минуту, доктор МакГрегор ввел то, что он считал чистой иголкой, в вену на внутренней стороне руки Мика. Он сделал это практически не глядя. День остался за переработкой и силой привычки. Хвала Господу за нашу загнивающую государственную систему здравоохранения, потому что если бы у парня оказалась частная медицинская страховка, мне бы такое никогда не удалось. Пока ему штопали палец, мой ничего не подозревающий соперник сохранял на лице выражение веселого бесстрашия, а я смеялся всю дорогу до дома. К настоящему моменту Мик уже несколько недель плохо себя чувствует. Несколько дней назад он не смог явиться на работу.

Как оказалось, он заполучил сложную и крайне опасную форму гепатита Б. Как говорится, возраст и коварство всегда одержат верх над юностью и энтузиазмом.

Дневник, запись № 3, 17 октября

Ни к чему не пригодный координатор вернулась с новой просьбой.

Вчера вечером я открыл дверь квартиры и обнаружил ее топчущейся по площадке, словно она даже неспособна была решить, где удобнее встать.

– Чем могу помочь? – неожиданно спросил я, зная, что звук моего голоса заставит ее подпрыгнуть.

Она застала меня в не слишком хорошем настроении. Месяц назад Мика вынудили уйти в отставку по состоянию здоровья, но мое повышение официально все еще не рассматривали.

– Ой, мистер Моррисон, я не знала, что вы внутри, – ответила координатор, вскинув руку к плоской груди.

– Лучший способ это выяснить – позвонить в дверной звонок, мисс Крисхольм, – я открыл дверь шире. – Не зайдете?

– Спасибо, – она осторожно пролезла мимо меня вместе с портфелем и папками и начала осматриваться.

Хэтти бросила на нее один взгляд и умчалась в свою корзинку.

– Ой, какая необычная комната, – женщина изучала ореховый буфет с креслами и одинаковые масляно-желтые лампы по обе стороны небольшого дивана. – Вы собираете ар-деко?

– Нет, – коротко отозвался я. – Это моя мебель. Полагаю, вы не откажетесь от чашки чая.

Я отошел, чтобы поставить чайник, оставив ее неловко переминаться с ноги на ногу в гостиной. Вернувшись, я обнаружил, что она все еще стоит, склонив голову набок, и изучает корешки моей коллекции послевоенных «Радио Таймс».

– Прошу вас, сядьте, мисс Крисхольм, – мой голос звучал настойчиво. – Я не кусаюсь.

Я и в самом деле не кусаюсь: следы зубов легко сличить. После такого побуждения она устроилась на краю кресла и воззрилась на бурбон. Последовавшая за этим речь явно была отрепетирована.

– Мистер Моррисон, я уверена, вы читали в газетах, что из-за урезания расходов на здравоохранение местные больницы испытывают острую нехватку мест.

– Боюсь, что не читаю газет с того момента, как в «Дэйли Миррор» перестали печатать «Трепыхания» на страничке комиксов, – признался я, – но слышал что-то в этом духе.

– Ну, это значит, что некоторые из тех, кто приходят в больницу на обследование, больше не могут остаться там на ночь. Поскольку в прошлом вы были всегда готовы оказать помощь, мы хотели бы поинтересоваться, не могли бы вы взять к себе одного из таких пациентов.

– Как надолго? – уточнил я. – И что за пациент?

– Самое долгое – две недели, а пациент, которого я вам подобрала… – она закопалась в содержимое своего отвратительного портфеля, чтобы найти папку своей несчастной жертвы. – Это очень милая юная леди. У нее тяжелая форма диабета, и передвигается она в коляске. Не считая этого, она ничем не отличается от вас или от меня.

Женщина одарила меня теплой улыбкой, потом быстро отвела взгляд. Возможно, почувствовала, что я не похож на других людей. И протянула мне фотографию, которая крепилась к медицинской истории толще, чем обычный еженедельный сценарий «Паренька Клитеро» – популярной радиопостановки BBC, по неизвестной причине так и не выпущенной потом на аудиокассетах.

– Ее зовут Саския, – сказала мисс Крисхольм. – Не имеет достойных упоминания родственников и живет далеко от Лондона. Наша больница одна из немногих, где есть необходимое оборудование для сложного экспериментального лечения и испытаний препаратов, которые требуются таким людям. Ей отчаянно нужно место, где можно остановиться. Мы можем организовать для нее транспорт на каждый день. И будем крайне признательны, если вы решите помочь. Ей в самом деле некуда больше обратиться.

Я внимательно изучал фотографию. Девушка оказалась прискорбно узкой в кости, с желтоватой, почти прозрачной кожей. Но у нее были красивые светлые волосы и строгие черты лица, напоминавшие молодую Сьюзи Кендалл в комедийной гармошке Роберта Хартфорд-Дэниса 1966 года «Человек-бутерброд», где Наш Норман играл – не наилучшим образом – ирландского священника. Более того, она идеально соответствовала моим планам. Женщина.

Это определенно будет иначе.

Я с улыбкой вернул фотографию:

– Уверен, мы что-нибудь придумаем.

Дневник, запись № 4, 23 октября

Саския здесь, и я должен заметить, что для настолько больного человека она просто живчик. В ночь прибытия я наблюдал, как она с трудом пытается управлять креслом в квартире, не портя краску на плинтусах. Несмотря на много неудачных попыток, она справилась без единого слова протеста. Кстати, она тут уже два дня и, кажется, ни разу ни на что и ни на кого не пожаловалась. По-видимому, всю свою жизнь она была очень болезненной, и немногие врачи предполагали, что у нее будет шанс повзрослеть, так что она просто счастлива тому, что живет.

Я разместил ее в свободной комнате, и девушка настояла на том, чтобы заполнить ее купленными в киоске у госпиталя цветами. Ее приняла даже Хэтти, которую никогда нельзя было назвать самой сговорчивой кошкой в мире.

Поскольку моя квартира находится на втором этаже большого викторианского дома, Саския буквально заключена в четырех стенах – исключая проведенные в больнице часы. На визиты и обратно ее и кресло-каталку носят вверх и вниз санитары. В самую первую ночь я зашел в гостиную и обнаружил, что она просматривает мои размеченные и занесенные в каталог коробки с архивами комедий BBC. Только я начал раздражаться, как она повернулась ко мне и спросила, нельзя ли ей прослушать некоторые из них. Прежде никто и никогда не выказывал интереса к моей коллекции. Чтобы проверить Саскию, я спросил, какие передачи ей бы больше всего хотелось послушать.

– Мне нравится Лесли Филлипс в «Военно-морской потехе», а еще Четверо Фрейзера и Хейеса, когда они играли для «Вокруг Горна», – она провела тонким пальцем по коробочкам с пленками. – И, разумеется, «Полчаса Хэнкока», хотя мне больше нравятся серии после того, как Андре Мелли заменили на Хэтти Жак.

Внезапно я ощутил прилив подозрительности.

Крошечной девушке не могло быть больше двадцати двух лет. Каким образом она могла быть настолько хорошо знакома с радиопрограммами, о которых тридцать лет было почти не слышно?

– Мой отец был великим коллекционером, – пояснила она, словно подслушала мои мысли. – У него была привычка ставить старые передачи почти каждый вечер после обеда. Это одно из немногих постоянных воспоминаний, оставшихся у меня о родителях.