Новая книга ужасов (сборник) - Антология

– Вот это я н-называю объятия! Эй, полегче, любовь моя, иначе у меня весь запал сойдет на нет, – говорит он кому-то. – Иди-ка сюда, подари нам поцелуй. Поцелуи звучат схоже во всех языках.

Голоса затихают, но шорох продолжается. Я слышу, как они выходят из тоннеля и шуршат галькой, а потом – как мой отец пытается кричать, но не может, как будто проглотил что-то, что залепило ему горло. Я зову его и врываюсь в тоннель, поскальзываюсь на чем-то, чего не было на полу, когда мы проходили здесь раньше, и буквально вываливаюсь на пляж.

Мой отец в воде. Он зашел уже так глубоко, что она достает до подбородка. Шесть человек, которые словно срослись между собой, держат его – и увлекают его все дальше, будто им не нужно дышать даже в тот момент, когда их головы скрываются под водой. Части их тел качаются на волнах вокруг отца, который размахивает руками и захлебывается попавшей в рот водой. Я пытаюсь бежать к нему, но не успеваю зайти достаточно глубоко – его голова скрывается под водой. Море выталкивает меня обратно на пляж, и я бегаю с рыданиями туда-сюда, пока не приплывает Яннис.

После того, как ему удается разобрать, о чем я твержу, он быстро находит тело отца. Яннис закутывает меня в шерстяное одеяло и обнимает всю дорогу до Элунды, а потом полиция отвозит меня обратно в отель. Кейт берет у меня телефон матери и звонит ей. Говорит, что она присматривает за мной в отеле, потому что отец утонул… и мне все равно, что она там болтает, я чувствую лишь оцепенение. И начинаю визжать, только оставшись один – в самолете по пути обратно в Англию. Потому что мне снится отец, который вернулся, чтобы пошутить:

– Вот что я называю совокупиться языками, – говорит он, прижимаясь своим лицом к моему и демонстрируя то, что теперь у него во рту.

[1992]

Кристофер Фаулер

Норман Уиздом и ангел смерти

[20]

К четвертой редакции бумажного издания в Великобритании Robinson Publishing приделали теперь уже привычную эмблему. К счастью, для стильного издания в твердом переплете в США Carroll & Graf выбрали другой, малоизвестный рисунок.

Как ни странно, в тот раз в Америке не вышел вариант в бумажной обложке – насколько мне известно, – зато Best New Horror 4 стал первой книгой серии, пошедшей на переиздание за границей, несмотря на то, что права на перевод более ранних томов за прошедшие годы продавались в Россию и Японию. Horror: Il Meglio – фраза, которую я всегда хотел увидеть на футболке – издали в Италии в следующем году в варианте для массового рынка с суперобложкой с рисунком моего старого друга Леса Эдвардса.

«Предисловие», разросшееся до семнадцати страниц, впервые оказалось больше одиннадцати страниц «Некрологов». Вынужденные возразить рецензенту «Локуса» прошлого года, мы с Рэмси жестко оспорили замечания Пола Брезье в британском научно-фантастическом журнале Nexus. Он утверждал, что «мясной аспект фантастики ужасов доминирует в жанре. Кажется, мы дождемся, что со страниц закапает кровь».

Роберта Лэннес запоздало присоединилась к серии с рассказом Dancing on a Blade of Dreams, и среди двадцати четырех рассказов впервые в цикле присутствовали выпускники «Восставшего из ада» Клайв Баркер с Питером Эткинсом. М. Джон Харрисон был представлен двумя рассказами, включая соавторский с Саймоном Ингсом.

Мы всегда соглашались с Рэмси в том, что юмор может быть очень важной составляющей фантастики ужасов, и при удачном применении способен усилить эффект самой страшной истории. Как редактор, я так же всегда считал, что сборник следует составлять из произведений разного стиля: не только для того, чтобы читатель не расслаблялся, но и чтобы предложить разные настрои и стили, которые, предположительно, дополнят друг друга на протяжении книги.

Имя Нормана Уиздома может быть не слишком знакомо американским читателям – в Британии к нему тоже в некотором роде не сразу привыкли, – но в своей дебютной для Best New Horror работе о маниакальной одержимости Кристофер Фаулер вдохновлялся именно британским комиком.

До того как приступить к написанию рассказа, автор не только посмотрел все до одного фильмы с Норманом Уиздомом, но и признал – что смущает, наверное, куда сильнее – что ему случалось найти комика действительно смешным. Маловероятно, что вы найдете много людей, которые готовы признаться в таком!..

Дневник, запись № 1, 2 июля

Прошлое безопасно.

Будущее неизвестно.

Настоящее – та еще сука.

Позвольте мне объяснить. Я всегда считал прошлое прибежищем приятных воспоминаний. Давным-давно я довел до совершенства способ высосать плохие воспоминания, оставив только те образы, которые меня устраивают. В моем разуме остается плотная мозаика лиц и мест, которые при рассмотрении вызывают теплые чувства. Конечно, она так же несовершенна, как те подправленные фотографии сталинской эпохи, с которых вырезали неугодных товарищей, забыв в углу ботинок или руку. Но этот метод позволяет мне возвращать к жизни времена, проведенные с дорогими друзьями в счастливой Англии пятидесятых. Последняя эпоха невинности и достоинства, когда женщины еще не высказывались о сексе, а мужчины осознавали подлинную ценность добротного зимнего пальто. Это время завершилось с приходом Битлз, когда молодость пришла на смену опыту в качестве желанной национальной черты.

Я не фантазер – напротив, этот метод имеет практическую ценность. Помнить только то, что когда-то приносило мне счастье, позволяет сохранить рассудок.

Во всех смыслах.

Будущее, однако, – птица совершенно иного окраса. Разве не ждет нас там то, что еще хуже настоящего? Ускорение уродливого, безвкусного, невежественного времени, в котором мы живем. Американцы уже создали жизненный стиль, моральную философию, основанные всецело на идее потребления. Что же осталось кроме изготовления еще большего количества вещей, которые нам не нужны, рухляди на выброс, волнующих переживаний для эгоистичного поглощения? Национальное сознание встрепенулось было на краткий миг, когда показалось, что зеленая политика – это единственное средство избежать превращения планеты в огромную кучу забетонированного дерьма. И что? Рекламный бизнес увел все разговоры о действительно важных вещах в сторону и превратил в крайне подозрительный концепт продажников.

Нет уж, исцеляет прошлое, не будущее.

А что с настоящим? Я хочу сказать, прямо сейчас.

В эту секунду я стою перед ростовым зеркалом, поправляя узел на галстуке и созерцая собственную хилую и довольно усталую личность. Меня зовут Стэнли Моррисон, я родился в марте 1950-го в Восточном Финчли Северного Лондона. Я – старший служащий в отделе продаж в большой обувной компании – так они пишут в тестах. Живу один, и всегда жил один: не встретилось пока подходящей девушки. У меня есть жирная кошка по кличке Хэтти – назвал так в честь Хэтти Жак, к которой я питаю особую нежность за роль Гризельды Пью в сериале «Полчаса Хэнкока» (пятый сезон, серии с первой по седьмую), – а также просторная, но слегка захламленная квартира примерно в ста пятидесяти ярдах от того здания, где я родился. В мои увлечения входит собирание старых радиопередач и британских фильмов. В коллекции их огромное количество, а кроме того есть еще практически неисчерпаемый запас занятных и подробных баек об иностранных и британских звездах прошлого. Больше всего на свете я обожаю пересказывать эти многословные истории моим хворым одиноким пациентам и медленно уничтожать в них волю к жизни.

Я называю их пациентами, но, разумеется, это не так. Я всего лишь по мере способностей приношу этим бедным неудачникам утешение в качестве официального представителя ГД – это значит, Госпитальные Друзья. Я полностью уполномочен на подобное Советом Харинги, организацией, заполненной людьми такого уровня тупизны, что они не способны увидеть дальше своих программ по поддержке лесбиянок и убрать собачье дерьмо с улиц.

Но вернемся к настоящему.

В текущий момент я чувствую себя весьма уставшим, поскольку провел половину ночи, подчищая последние прекрасные кусочки жизни семнадцатилетнего парня по имени Дэвид Бэнбюри, попавшего в тяжелую аварию на своем мотоцикле. Очевидно, он проскочил на красный на вершине Пастушьего холма и попал под грузовик, который вез уцененные стереопроигрыватели для азиатских магазинов на Тоттенхэм-Корт-роуд. Его ноги были полностью раздавлены – врач сказал мне, что они не смогли отделить остатки его кожаных мотоциклетных штанов от костей, – позвоночник сломан, но лицо осталось почти целым, а шлем на голове спас череп при ударе.

Как ни крути, особой жизни у него не было. Последние восемь лет парень провел на лечении, и у него не было родственников, которые могли бы его навещать. Сестра Кларк говорила, что он еще вполне может восстановиться и вести частично нормальную жизнь, но только при условии минимального количества мучительно медленных движений. По крайней мере, последнее поможет ему устроиться работать на почту.