Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки) - Митицуна-но хаха

Сегодня двадцать четвертое. Струи дождя стали очень слабыми, и на душе воцарилось очарование. Ближе к вечеру от Канэиэ принесли очень необычное письмо: «Много дней тянется с тех пор, как я боюсь твоего грозного вида». Я не ответила.

***

Двадцать пятого дождь не переставал, и от нечего делать я все думала, как говорится, «войдя в горы задумчивости» и заливалась нескончаемыми слезами.

Как нитиБесконечного дождяТекут, не перестанут,Едва струятсяСлезы по щекам.

***

Вот пришел конец третьей луны. Чтобы перебить тоскливую монотонность и немного сменить впечатления, я переехала в дом своего отца, скитальца по уездам. Ребенок у моей сестры родился благополучно, я задумала начать длительное затворничество, и в это время, пока я была озабочена то одним, то другим, пришло письмо от Канэиэ: «Так же ли серьезно ты укоряешь меня? Если б ты позволила, я пришел бы сегодня вечером. Ну, как?» - было написано в нем. Ознакомившись с этим посланием, одна из моих дам поспешила заметить: «Очень плохо, что не к кому теперь обратиться. Лишь поэтому сейчас придется ответить - с ним не следует порывать». Я написала только одно: «Не увидала бы луна и не была б удивлена...» Я считала, что он вряд ли придет, и поспешила с переездом в дом отца. Но, когда опустилась ночь, он, как ни в чем не бывало, приехал туда. У меня как обычно много накипело на душе, но в доме было тесно, людей полным-полно, так что там я даже дышать не могла - сложила руки на груди и так встретила рассвет. Наутро он заспешил от меня: «Потому что надо сделать то-то и то-то». Может быть, так оно и было, но я снова ожидала - вот сегодня, вот завтра он объявится - и так пришла четвертая луна, а от Канэиэ не было ни звука.

Его усадьба была очень близко, и у меня находились люди, которые с готовностью сообщали:

- У его ворот стоит экипаж. Видимо, господин собирается сюда!

Это было очень тяжко. Сердце у меня разрывалось пуще прежнего. Сплошные страдания доставляли мне даже те, кто говорил:

- Ну пошлите, пошлите ему ответ.

***

Первого числа я позвала сына и начала прямо с разговора:

- Я начинаю длительное затворничество, и мне было сказано про тебя: «Проведите его вместе!»

С самого начала я не предпринимала никаких приготовлений, а просто положила в глиняный сосуд благовония, поставила этот сосуд на подлокотник, оперлась на него и мысленно вознеслась к Будде. Смысл моей молитвы сводился к тому, что я всегда была очень несчастлива, а теперь самочувствие мое хуже, чем в любое иное время на протяжении многих лет; пусть встану я на стезю совершенства и обрету полное прозрение. Слезы у меня катились градом. Я вспомнила, как однажды, когда кто-то сказал при мне о женщине, которая непрестанно перебирала четки и читала сутры, потому что это просто стало модно, - я возразила, что такие женщины производят жалкое впечатление, что они больше всего похожи на вдов. Куда только теперь делись мои прежние настроения?! Рассветы сменялись сумерками, но я не замечала этого и была почти непрерывно занята молитвами. Интересно, что бы мог подумать обо мне человек, который тогда слышал мои речи. И теперь, как только я подумаю, какими странными стали наши с Канэиэ супружеские отношения, у меня мгновения не проходит, чтобы не побежали слезы. Однако же, пристыженная мыслью о том, что меня кто-то может увидеть заплаканной, я удерживалась от слез, и так проводила дни от рассвета дотемна.

***

Числа двадцать четвертого мне приснилось, что волосы на моей голове острижены и челка убрана - как у монахини. Еще дней через семь-восемь я увидела, как змея, которая как будто живет у меня в утробе, ползет и пожирает мою печень, а чтобы избавиться от нее, мне нужно на лицо лить воду. Не знаю, были ли те сны хорошими или плохими, но я записываю их, чтобы те, кто интересуется моей судьбой, установили, что у снов и у будд достойно веры, а что - нет.

***

Наступила пятая луна. От людей, которые оставались в моем доме, получила письмо: «Как Вы считаете, не будет ли дурным знаком, если убрать ирисы на карнизах, несмотря на Ваше отсутствие?». Будет ли что теперь дурным знаком...

Я обитаюВ этом миреПолна печали.И мне до ирисовЗабот недостает.

Это стихотворение я хотела было отослать им, но, так как дома некому было разделить мои мысли, я оставила его при себе. Так встретила сумерки.

***

Так завершился мой обряд затворничества, я снова переезжала на привычное место, и скука охватила меня с еще большей силой. Шли долгие дожди, отчего трава в садике бурно разрослась, и в просветах между дождями я ее прореживала.

Однажды перед моими воротами с обычным для себя гвалтом проследовала свита Канэиэ. Я как раз совершала молитву, и когда мои люди зашумели:

- Сюда, сюда следует! - я подумала, что произойдет то же самое, что и всегда, к моей груди подступил комок, и, когда экипаж Канэиэ проехал мимо, все лишь молча уставились друг на друга. Сама я два или три часа не могла вымолвить ни слова. Дамы мои говорили:

- Что это такое? Ну, что у него за сердце?! - И плакали.

- Это действительно несчастье, - отвечала я, силясь сохранить самообладание, - так получилось из-за того, что я до сих пор живу в этой усадьбе: я опять попалась ему на глаза.

В моих словах совершенно не проявлялось то, что я сама сгорала от любви к нему.

***

В первый день шестой луны от Канэиэ пришло письмо с пометой: «Говорят, Вы соблюдаете затворничество, поэтому письмо положено в подворотню». Я была очень удивлена, а когда бумагу развернула и прочла, то увидела в ней: «Твое затворничество уже должно было закончиться. До каких пор ты думаешь продолжать его? То, что я не могу тебя навестить, - так неудобно! А потом я молился, совершил осквернение, теперь очищаюсь».

«Конечно, он должен был знать, что я уже вернулась», - думала я с некоторой досадой, однако подавила свои чувства и написала ответ. «Очень странное письмо, - писала я, - от кого бы оно могло быть? Я возвратилась довольно давно, но у тебя, конечно, до сих пор не было возможности узнать об этом. Тем не менее, теперь ты часто ездишь мимо моего дома в места, где обо мне не думается. Вообще говоря, это моя ошибка, что я живу в этом мире, но тебе я ничего об этом писать не стану».

Мне стало в тягость писать даже эти редкие письма - свидетельства моих сожалений о прошлом - и постоянно приходило на ум, что все будет повторяться. В западных горах есть буддийский храм, куда я обычно езжу, и теперь я вздумала уехать туда еще до того, как закончится затворничество у Канэиэ, и четвертого числа отправилась в дорогу.

***

Поскольку сегодня как раз был тот день, когда, по моим подсчетам, у него заканчивалось затворничество, я нервничала, и тут под одной из верхних циновок[38] кто-то обнаружил бумажный сверток с лекарствами, которые Канэиэ принимал по утрам. Я брала его с собой, когда переезжала в отцовский дом.

- Что это? - спросила я, взяла лекарства, снова завернула их в бумагу и на ней написала:

Они не перестали ждатьЗдесь, под циновкой,И потому не знают,Пригодятся или нет.О, как это печально!

А кроме того, добавила: «Хоть и говорилось в старину: "Переменить бы обстановку..." - сегодня я мечтаю о том мире, в котором ты не будешь перед моим взором проезжать мимо. В этом и заключается мое странное высказывание, о котором меня не спрашивали». Я отдала письмо сыну, наказав ему:

- Передай отцу, а после этого мы сразу затворимся. Чтобы он знал о нашем затворничестве.

Потом отправила его, напутствуя такими словами:

- Если он начнет задавать вопросы, ты отвечай: «Вот, мол, написала и сразу уехала. Я должен тоже отправляться следом».

Прочтя мое письмо, Канэиэ подумал, что я поступаю так сгоряча, и ответил мне: «Все это, конечно, правда, но прежде всего, скажи, куда ты направляешься? И теперь не самый лучший сезон для поездок. Хоть на этот раз послушай, что тебе говорят. Остановись. Если тебе нужно посоветоваться со мною, я сейчас же приеду.

В тебе то странно,Что лишь доверюсь я,Так обманусь -Твоя душа,Как встречная волна ».

Когда я это увидела, выехала еще поспешнее.

***

Горная  дорога была не особенно хороша, но мне она была иногда до боли знакомой, вызывая воспоминания. Когда я была нездорова, примерно в эту пору проезжала по той же дороге и останавливалась здесь на два, три или четыре дня. И тогда Канэиэ прерывал свои служебные дела, и в этом храме мы с ним затворялись вместе. Я все думала об этом, дорога была дальняя, и мои слезы текли и текли. Со мною ехали трое сопровождающих.