Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки) - Митицуна-но хаха

Сыну же я сказала:

- Положи это послание, когда он не будет на тебя смотреть, и сразу возвращайся.

- Так я и сделал, — сказал он, когда вернулся.

Я ожидала, что Канэиэ даст знать, что видел мое стихотворение, но напрасно. Так наступил конец месяца.

***

Накануне в часы досуга я ухаживала за травой в садике у дома и собрала очень много рассады риса. Я высадила ее под навесом дома; очень интересно было наблюдать, как она наливается соками, впитывает в себя воду, в которой растет, и выпускает зеленые листочки. Но вдруг я увидела, что эта рассада начала чахнуть. Видеть это было мучительно:

В тени дома укрыта,Там, куда не достанетДаже молний сверканье,Под навесом, рассадаОдиноко зачахнет, как я.

***

Госпожа из дворца Дзёган в позапрошлом году была назначена главой Ведомства службы императрицы. Как это ни странно, но она никогда не расспрашивала о моих делах; я думала из-за того, что изменились ее отношения с братом, Канэиэ, изменилось и отношение этой госпожи ко мне, но потом я подумала, что она узнала, что Канэиэ сам изменился ко мне, и написала ей письмо, где говорилось:

Эта ниточка паутиныИстончается.Но паук все хлопочетНад лохмотьями,Соединявшими некогда сеть.

Ответ включал всякую всячину, и в нем было много очарования.

Как грустно слышать,Что порвалась нить.Ведь месяцы и годыОна тянулась,Вас соединяя.

Когда я ознакомилась с этим письмом, то подумала, что сочинительница все видела и слышала, и грусть моя от этих мыслей возросла еще больше, я погрузилась в раздумье. В это время принесли письмо от Канэиэ. В письме значилось: «Я посылал тебе письма, но ответов не было; ты держалась отчужденно, и я не решался приблизиться к тебе. Сегодня было надумал, но...» То одни, то другие убеждали меня ответить, и пока я писала ему ответ, день кончился.

Я думаю, что посыльный еще не достиг дома Канэиэ, как я увидела у себя его самого.

- А что такого произошло? - стали мне говорить мои дамы. - Будьте благоразумны, взгляните только, как он выглядит. - И я взяла себя в руки.

- У меня это время одно за другим тянулись религиозные запреты, поэтому так и получилось. Но я и не думал к тебе совсем не приходить, - говорил он, делая вид, что ничего особенного не произошло, чем вызвал у меня неприязнь.

На следующий день он сказал:

- Теперь я поеду, потому что есть дела, которые я должен исполнять. В следующий раз буду у тебя завтра или послезавтра.

Я и не подумала тогда, что это правда. Канэиэ думал, видимо, так поднять мое настроение. А я уже тогда допускала, что на этот раз он пришел ко мне в последний раз... И вот без него шли дни за днями. «Действительно, все произошло так, как я и ожидала», - думалось мне и от этого делалось еще печальнее, чем прежде.

Я продолжала болезненно размышлять все об одном, ни о чем другом не могла думать, - всей душой хотелось умереть, но при мысли о сыне мне становилось еще печальнее.

Я думала, что вот он станет взрослым, я вверю его надежной жене, тогда и умереть можно будет спокойно. А потом, как только подумаю, с каким же чувством будет он тогда скитаться, - и умирать становится еще труднее прежнего. Тогда я затеяла с ребенком такой разговор.

- Как мне быть? Может, я попробую переменить свою внешность[30] и отрешиться от мира? - Но мальчик, хотя он еще и не мог глубоко вникнуть в эти мои слова, заплакал навзрыд, горько, до икоты, и проговорил:

- Если ты так сделаешь, я тоже стану монахом. Для чего же мне тогда общаться с миром!

Когда он так горько, навзрыд, заплакал, я тоже не могла больше сдерживаться, но от жалости к ребенку решила перевести разговор в шутку:

- Тогда тебе нельзя будет держать ловчего сокола. Как же ты думаешь поступить с ним?

В ответ на эти слова сын тихо встал, выбежал вон, схватил своего сокола и вдруг выпустил его на волю. Все, кто видел это, не могли удержаться от слез. А я тем более - с трудом дождалась вечера. И то, что лежало на душе, выразила так:

Не поладили супруги,А итог страданий -Сокол в небе,Тяга в монастырьИ печаль в душе.

Когда стемнело, принесли письмо от Канэиэ. Решив, что в этом письме, должно быть несусветная ложь, отпустила посыльного без ответа, сказав ему: «Сейчас я плохо себя чувствую, поэтому...»

***

Наступили десятые числа седьмой луны. Люди уже все суетились[31]. Канэиэ с давних пор День поминовения усопших из-за служебных обязанностей проводил отдельно от меня, но всегда заботился, чтобы мне присылали жертвоприношения, которые я могла бы преподнести. Теперь мы с ним отдалились друг от друга, - как же будет на этот раз? Наверное, умершая моя матушка тоже опечалена. Немного подождав, я решила сама сделать обычные приготовления и проводила время, проливая слезы. Но в это время от Канэиэ доставили обычные жертвоприношения, к которым было приложено письмо. «Ты не позабыл покойную матушку, - написала я в ответ, - но я не могу не тосковать в этом мире печали».

Размышляя надо всем этим, я нашла наши отношения очень странными, как вдруг мне пришло в голову: не перешли ли чувства Канэиэ к какой-то новой женщине. И тогда одна из моих служанок, знавшая о моих переживаниях, сказала:

- У министра Оно-но-мия, что недавно скончался, есть прислуга. Я вот думаю, что это кто-то из тех людей. Там была такая странная особа по имени Оми. Он как раз интересовался ею. Может быть, господин перестал приходить сюда потому, что он хочет, чтобы эта Оми считала, что он порвал со всеми остальными.

Собеседница ее сейчас же возразила на это:

- Да ну, это вряд ли. Она, похоже, человек бесхитростный, едва ли господин стал бы специально для нее что-то такое делать.

- Но тогда, может быть, это принцесса, дочь прежнего государя, - засомневалась первая.

Так ли, этак ли, обе были совершенно растеряны. В конце концов они заявили мне:

- Так не годится. Вы сидите целыми днями, будто сосредоточились на наблюдении заходящего солнца. Вам надо было бы куда-нибудь совершить паломничество. - И тогда, ни о чем больше не думая, я стала говорить об этом, когда светало, вздыхать, когда смеркалось. К тому же, тогда было еще очень жарко, и я решила отправиться в десятых числах в Исияма[32].

***

Я выехала втайне от всех, не поставив в известность даже таких близких людей, как младшая сестра, покинула свой дом, когда мне показалось, что стало светать, однако, когда я доехала до окрестностей реки Камогава, меня догнали несколько сопровождающих, которые как-то прослышали о моем отъезде. Ярко светила полная луна, но мы при ее свете никого не встретили. Я услышала, что на берегу реки видно лежащего покойника, но мне не сделалось страшно. Когда мы достигли примерно рубежей горы Аватаяма, двигаться дальше стало очень трудно, и мы расположились отдохнуть. Мои мысли не могли остановиться ни на чем определенном, и я только без конца проливала слезы. Я думала, не пришел бы сюда кто-нибудь, безучастно вытерла слезы и снова заспешила в дорогу.

Когда мы достигли Ямасина, стало уже совсем светло, переживания мои все были на виду, мне же то казалось, что это я, то - что это кто-то другой. Сопровождающих я заставила следовать позади себя или послала вперед, а сама едва заметно продвигалась пешком, подозрительно поглядывая на всех встречных, которых видела в пути. Все вокруг общались между собой шепотом - зрелище представлялось очень унылым.

С трудом продвигаясь, в Хасирии мы остановились пообедать из дорожных коробочек. Развернули тенты, и пока возились со всем остальным, появились люди, которые производили ужасный шум. Что случилось? Кто это? Видимо, кто-то из моих сопровождающих встретил своих знакомых. «Как это удивительно!» - подумала я, и тут навстречу мне с шумом проехало множество людей верхом на конях, и за ними два или три экипажа.

- Экипажи губернатора провинции Вакаса, - сказали мне. Они проследовали мимо, не останавливаясь, и от этого я испытала облегчение. Эти люди провели определенное время в провинции, получая там от своего положения большую выгоду. Они принадлежали к той разновидности людей, которые в столице, для того чтобы попасть служить в провинцию, с рассвета до сумерек ходят и унижаются перед вышестоящими, а, попав в провинцию, поднимают вокруг себя такой шум, что чуть не лопаются от спеси. Их челядь, их прислуга, приставленная к экипажам, и прочие люди вплотную приблизились к моему тенту и подняли гвалт, купаясь в воде. Их поведение показалось мне бесцеремонным, ни на что не похожим. Мои спутники только заметили им: