Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки) - Митицуна-но хаха

- О, появились еще выдающиеся особы, эти новые!

По мере того, как я слушала эти разговоры, у меня портилось настроение.

***

С наступлением одиннадцатой луны все больше стали шуметь по поводу Собрания Первого вкушения риса нового урожая, стало явным ощущение приближения этого дня. Канэиэ, явно опасаясь, что сама я недостаточно хорошо подготовлю сына к принятию ранга, приезжал к нам чаще обыкновенного и понуждал меня предпринимать усилия для того, чтобы наставлять сына.

В день, когда Собрание завершилось, Канэиэ приехал пока еще не сделалось очень поздно:

- Я не должен оставаться с вами до окончания церемонии, что станут говорить люди? Но закончится она очень поздно, поэтому я прикинусь больным и уйду к вам. Мне хочется завтра убедиться, что сын облачен как полагается, и поехать с ним вместе.

Когда он сказал это, ко мне на минутку вернулось ощущение минувших времен.

Наутро Канэиэ вышел из дома со словами:

- Мужчины, которые должны сопровождать нас, сюда не прибыли. Пойду, наведу там порядок. Облачите мальчика.

Радостная церемония объявления совершеннолетия сына была очаровательной и наполнила меня приятными чувствами. После этого, как и положено, я приняла религиозное затворничество.

Двадцать второго числа я узнала, что молодой человек[36] должен быть в имении отца, и пока, получив об этом известие, я раздумывала, стало совсем поздно. Я беспокоилась, что сын отправился один. У меня изболелась грудь, вид был жалкий. Мне говорили, что отец, наверное, только сейчас вернулся домой, но я по-прежнему все беспокоилась - как это мальчику придется возвращаться в одиночестве! После этого о Канэиэ ничего не было слышно.

***

Потом наступило первое число двенадцатой луны. И только в полдень седьмого числа Канэиэ показался лично. На этот раз я не смогла принять его сама, и он приблизился к моей ширме, узнал, как обстоят дела, и ушел, промолвив:

- Ну, уже начинает темнеть, а поскольку меня вызывают во дворец...

И опять не давал о себе знать дней семнадцать-восемнадцать.

***

Сегодня с самого полдня уныло моросит дождь. Я уже перестала надеяться, что Канэиэ может прийти. Я стала вспоминать прошлое - сердце мое не зависит от того, есть ли ветер и дождь, - и я так и сидела, погрузившись в размышления. Когда я стала воскрешать в памяти теперешний случай, то думала о том, что и в прежние времена не отличалась твердостью, и, вероятно, сама во многом виновата, и в том, что помехой Канэиэ становились дождь и ветер. В таких размышлениях проходило время.

Полосы дождя висели, пока не пришла пора зажигать светильники. В южные комнаты, где живет сестра, в это время кто-то пришел. Когда послышались звуки шагов, я произнесла:

- Видимо, кто-то близкий. В экую дурную погоду пришел!

Я сказала это, сдерживая свое бурлящее сердце, и дама, которая сидела напротив и была со мною знакома много лет, заметила на это:

- Ого! Бывало, господин приходил к вам и не в такой еще ветер и дождь! - После ее слов у меня неудержимо покатились горячие слезы, а в голове сложились стихи:

Не вызову в грудиОгонь воспоминаний –Ведь от негоВо мне самойЛишь слезы закипают.

Раз за разом я повторяла их про себя и не могла уснуть, а тем временем совсем рассвело.

***

В двенадцатую луну Канэиэ был у меня всего три раза, и на том завершился год. Обряды в эту пору были такими же, как обычно, и я не описываю их.

Так вот, я перебираю год за годом и не помню случая чтобы в день Нового года Канэиэ не пришел показаться мне на глаза. И в глубине души меня не оставляла мысль, что так будет и теперь. После полудня, в час Барана, раздались крики его передовых. Мои люди тоже спешили приготовиться к встрече гостя, но он неожиданно проехал мимо. Я подумала, что Канэиэ спешит и скоро вернется, но вот уже и ночь прошла, а его все не было. Наутро он прислал забрать у меня кое-какое шитье, и слуга передал мне записку: «Вчера я проезжал перед твоим домом, но было уже поздно...» У меня не было расположения писать ему ответ, но, немного побрюзжав, я все-таки написала, потому что мои дамы стали говорить:

- Ну, что это! Разве можно начинать год с сердитого настроения?!

Я была тогда очень несчастной, потому что и сама убедилась, и все вокруг говорили, что Канэиэ продолжает свои встречи с женщиной по имени Оми. Так прошло два или три дня.

***

Четвертого числа, опять в час Обезьяны, прибежали его передовые, вопя пуще прежнего: «Едет, едет!». Как и в прошлый раз, стала между собой переговариваться моя прислуга, кинулась приветствовать гостя во внутренние ворота и опустилась на колени, а он снова промчался мимо. Видно, сегодня ему еще больше хотелось знать, что я при этом чувствую.

***

На другой день после того была суета по случаю большого пиршества по соседству. От меня это было очень близко, и в глубине души я надеялась, что незаметно для других Канэиэ все-таки заглянет ко мне. Стук каждого экипажа отдавался у меня в груди. Когда спустилась глубокая ночь, было слышно, что все уже вернулись по домам. Сердце откликалось всякий раз, когда мне слышалось, что мимо моих ворот проезжает какой-то экипаж, пробегают передовые. «Это все», - заслышав стук последнего экипажа, подумала я - и ничего уже не понимала. Едва рассвело, рано утром я послала письмо. Ответа не было.

***

Прошло еще дня два, и от Канэиэ пришло письмо: «Я проявил к тебе небрежение сердца, - писал он, - но оно было вызвано большой занятостью. Как ты отнесешься к тому, что я буду к тебе этим вечером? С трепетом жду ответа». Я махнула на все рукой и велела передать: «Плохо себя чувствую и ответить не могу». Но Канэиэ появился как ни в чем не бывало. Я испытывала возмущение, а он совершенно ничего не стыдился и балагурил, и тогда я выплеснула на него раздражение, накопившееся во мне за долгие месяцы. Однако Канэиэ ни слова не возразил мне, притворившись спящим. Так он вроде бы спал и слушал, а потом открыл глаза и засмеялся:

- Что, я так быстро уснул?

Может быть, я плохо вела себя, но я до самого рассвета была тогда как камень или дерево, и наутро Канэиэ, ни слова не говоря, выехал от меня.

Он продолжал делать вид, что ничего не произошло и присылал мне для работы свои одежды: «Как всегда, извини за это. Надо сделать то-то и то-то», - но я ни к чему не прикасалась, а он о себе ничего не сообщал больше двадцати дней. Настали весенние деньки, о которых писали когда-то: «Хотя они все обновляют...». И когда я слушала соловья, случая не было, чтобы у меня не текли слезы.

***

Наступили десятые числа второй луны. Между разными людьми пошли разговоры, что три ночи Канэиэ ездил к той женщине, о которой ходили слухи. Пока я ничем не была занята, пришла неделя весеннего равноденствия, и я подумала, не держать ли мне пост, вместо того, чтобы продолжать сидеть без дела. Но когда я увидела, какая поднялась пыль, когда расстелили и стали чистить верхние циновки, - мне стало уже невозможно представить себе, чтобы я не позаботилась и о такой малости.

Сколь ни многоВыбивается пылинокИз циновки,Их не больше,Чем печалей у меня.

Я думала, что предпочту отправиться в долгое затворничество в горный буддийский храм. Такое уединение в конечном счете могло бы облегчить мне уход от мира. Но дамы мои отговаривали меня:

- Затворничества в эту пору, в сравнении с осенними, не так благоприятны. - И сама я подумала, что нехорошо оставлять в одиночестве мою сестру, недавнюю роженицу, поэтому решила подождать следующего месяца.

***

Теперь я стала раздумывать о том, что в этом мире ничто не заслуживает внимания. Так, весною прошлого года я просила прислать мне для посадки черный бамбук. Теперь мне сообщили: «Присылаем!». Я ответила: «Думаю, что задержусь в этом мире ненадолго. Мысли у меня только об этом, и я не хочу привязываться ни к чему мирскому». В ответ на это мне написали: «Очень узко мыслишь. Гёги-босати[37] изволил насадить плодовый сад для тех, кому предстоит жить в будущем». Тогда я попросила прислать мне этот бамбук и плакала, когда высаживала его, думая, что кто-нибудь, вероятно, будет вспоминать меня добрым словом, когда станет смотреть на этот бамбук.

Через два дня пошел сильный дождь, подул резкий восточный ветер, и один или два побега выбило из земли. «Как бы поправить их? - думала я. - Был бы просвет в дождях, я бы сделала это». И в мыслях об этом сочинила:

СгибаютсяПобеги черного бамбукаТуда, куда не ждешь.Хочу уйти в покойОт горькой сей юдоли.

***

Сегодня двадцать четвертое. Струи дождя стали очень слабыми, и на душе воцарилось очарование. Ближе к вечеру от Канэиэ принесли очень необычное письмо: «Много дней тянется с тех пор, как я боюсь твоего грозного вида». Я не ответила.