Повесть моей жизни. Воспоминания. 1880 - 1909 - Богданович Татьяна Александровна

«Ведь цифры запросто со мной живут

Две придут сами, третью приведут»,

— говорил он про себя, перефразируя Пушкина.

Но это не помогало, и писать ему было все-таки тяжело. Если бы он мог сделать отчет устно перед собранием, он ни минуты бы не затруднился. Отчет вышел бы блестящим и убедительным. Но писать… этого он не любил. А между тем доклад должен был быть к собранию отпечатан и роздан членам.

Существуй в то время диктофон, Анненский, наверное, написал бы вдвое больше статей и заняли бы они у него вдвое меньше времени.

К сожалению, он не только не мог сделать отчет устно, но даже не мог принять участие в прениях по его поводу, как не член собрания. Он, как и вся публика, сидел на хорах, волновался и возмущался тяжелой и неумелой аргументацией своих защитников в ответ на нападки враждебной партии из числа крупных помещиков.

Все статистики и все близкие знакомые тоже присутствовали обычно на хорах и горячо обсуждали происходившее на собрании.

Это, конечно, было ново для Нижнего. Прежде отчетные собрания проходили вяло, сонно. На хоры являлись местные губернские дамы, щеголяя сшитыми к этому съезду нарядами. В перерывах к ним поднимались их мужья или молодые земцы, чтоб немного пофлиртовать для отдыха от скучных, но обязательных прений, носивших чисто формальный характер. Все решения принимались заранее, за чашкой чая у руководителей господствующей партии.

Но с появлением в Нижнем беспокойного элемента, разных там бывших ссыльных, «неблагонадежных» статистиков, газетчиков — земское болото заволновалось. Еще до начала собрания газетчики раздобывали отчеты и материалы по делам, которые должны были обсуждаться на собрании, и выносили их на арену общественного обсуждения. В газетах печатались статьи, завязывалась полемика, звучала острая критика в адрес господствующей партии. Представители оппозиционного меньшинства получали новые аргументы и могли смелее выступать со своими возражениями, зная, что за ними стоит общественное мнение. Труднее стало урезывать ассигнования на народное образование, на земскую медицину. Ведь подобные действия неминуемо должны были вызвать нападки не только в местной, но иногда и в столичной прессе.

Нижний Новгород становился оживленным центром провинциальной жизни, привлекавшим к себе многих интеллигентов, изгнанных из столиц.

Прежде всего, оживилась местная пресса. До середины 80-х годов в Нижнем выходил только небольшой «Нижегородский листок», не столько газета, сколько листок объявлений, где восхвалялись те фирмы, которые щедро оплачивали «корреспондентов».

На время ярмарки там открывалась специальная ярмарочная газета «Нижегородская почта» — отделение известной в то время бульварной московской газеты «Московский листок» Пастухова.

Газета была большая, но самая низкопробная. В ней сотрудничали разные темные газетчики, которых богатые купцы угощали в ярмарочных трактирах, подкладывая к их приборам, под салфетку от 25 до 100 рублей, смотря по таланту.

В этой газете начинал писать знаменитый впоследствии и действительно талантливый фельетонист Дорошевич.

Короленко считал, что газета может иметь большое влияние на местную жизнь и всячески добивался возможности наладить там настоящую газету.

Разрешения на издание новой газеты давались тогда очень трудно. Боясь прессы, местная администрация всячески препятствовала появлению новых печатных изданий. А от губернатора зависело почти все. Стоило губернатору дать неблагоприятный отзыв, и управление по делам печати в Петербурге разрешения не давало.

И все-таки в Нижнем новая газета открылась. Она тоже называлась «Нижегородский листок», так как была выкуплена у прежних издателей, дела которых шли все хуже.

Прежде все местные газетные кампании проводились в казанском «Волжском вестнике». Впрочем, и после основания нового «Листка» иногда нападки на нижегородских деятелей приходилось печатать в «Волжском вестнике», а казанцев обличать в «Нижегородском листке». Местная администрация лишь изредка разрешала затрагивать «своих», умевших хорошо ладить с губернатором.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Во время жизни Короленко в Нижнем во главе местной администрации стоял знаменитый в свое время губернатор Баранов, честолюбивый, деятельный и неглупый. Он чрезвычайно стремился к популярности, но ни в малейшей степени не желал поступаться своей властью.

Он высоко ценил Короленко, как писателя, и ему льстило, что Нижний, не имевший даже университета, стал одним из центров интеллигенции. Баранов наивно полагал, что причина здесь в нем, просвещенном и либеральном администраторе.

Иногда он вызывал к себе Короленко и рассказывал ему о задуманных реформах. Однажды он сообщил ему, что хочет внести в правительство проект об уничтожении жандармерии, и просил Короленко прослушать его. Короленко выслушал.

Баранов с торжествующим видом обратился к нему:

— Ну? Что вы на это скажете?

— К сожалению, — ответил Короленко, — я должен сказать, что не сочувствую этому.

— Как, вы, Короленко, не сочувствуете уничтожению жандармерии?!

— Видите ли, ваше превосходительство, — сказал Короленко, — в нашем положении поднадзорных существование двух параллельных властей — полицейской и жандармской — иногда является спасением. Они обычно друг с другом на ножах, и если один не дает дохнуть неблагонадежным элементам, другой, в пику ему, заступается за них и обратно.

Баранов раскатился густым генеральским смехом.

— Оригинально! — сказал он довольно кисло. — Ну, а какой проект предложили бы вы?

— Я, — сказал Короленко, — я предложил бы на первой странице Свода Законов напечатать: «Эти законы должны соблюдаться».

Баранов опять расхохотался.

— Да ведь законы для того и издаются, чтобы их соблюдали.

— Может быть, их для этого издавали, но это было давно и с тех пор позабылось.

Баранов был разочарован. Из совещания с известным писателем ничего не вышло, и он почувствовал, что популярность его от этого не возросла.

И Короленко, и Анненские, и все их близкие знакомые вели очень деятельную занятую жизнь. Кроме работы по специальности, по просьбе своих молодых друзей, они организовали для них курсы образовательных лекций. Анненский читал курс политической экономии, Короленко литературы, тетя — истории педагогических учений, один их знакомый доктор А. Ю. Файт — физиологию. У каждого из лекторов была своя группа, усердно посещавшая его чтения.

Но молодежи этого было мало. Им хотелось слушать и обсуждать более современные, животрепещущие темы. Дядя вспомнил общество «Трезвых философов», в котором он участвовал в Петербурге, и предложил возобновить его в Нижнем.

Потребовалось большее помещение, притом у людей, которые не возбудили бы подозрительного внимания полиции. Получить официальное разрешение, нечего было и думать. При всем «либерализме» Баранов никогда бы его не дал.

Но подходящие квартиры все же нашлись. Собрания стали устраиваться в большой квартире домовладельца и присяжного поверенного С. С. Барашова, у другого домовладельца и члена городской управы Н. А. Фрелиха и не помню у кого еще.

Собрания вышли многолюдные и очень оживленные. Рефераты читали Анненский, Короленко, Елпать-евский и некоторые представители местной ссыльной колонии. Теперь новое направление революционной мысли уже определилось и получило название марксизма.

Из первых нижегородских марксистов мне особенно запомнился авторитетный и непримиримый — Сомов. С внешней стороны он был довольно верно изображен Боборыкиным в его романе «В путь-дорогу». Это был маленький человечек, с неизменной длинной трубкой, торчавшей или в углу рта или в верхнем кармане его пиджака. Но его внутреннего содержания, того жара, которым всегда горел Сомов, Боборыкин не понял и не мог понять.

Сомов с головой ушел в новое учение и стал яростным врагом народников.

На собраниях «Трезвых философов» закипели жаркие споры, продолжавшиеся и на частных квартирах, в кружках молодежи.