Повесть моей жизни. Воспоминания. 1880 - 1909 - Богданович Татьяна Александровна

Когда забрезжил рассвет, я увидела, что лежу головой на сапоге какого-то человека. Ночь, наконец, прошла, и нам оставалось только гордиться таким необычайным приключением, что мы и делали.

Тете я благоразумно не рассказала о нашей поездке, заметив вскользь, что из-за непогоды мы вернулись на пароходе.

Она это вполне одобрила.

Вера Дмитриевна познакомила Горького не только с нами, но и с дядей и, главное, с Короленко. В таланте юноши она была уверена и надеялась, что Короленко поможет ему, как начинающему писателю.

Короленко говорил, что Горький произвел на него с первого раза очень хорошее впечатление. В его рассказах он увидел несомненные признаки таланта и готов был всячески содействовать его первым шагам в литературе. Владимира Галактионовича смущала только чрезмерная романтика, и он уговаривал Горького писать проще и как можно ближе придерживаться действительности.

Горькому это было трудно. Романтика была свойственна ему органически.

Компания, которая окружала Горького в Нижнем, не слишком была по душе Короленко. Он боялся, что молодого писателя засосет провинциально-ссыльное болото, и он уговаривал Горького переехать в Самару, куда его пригласили для постоянного сотрудничества в газете.

Короленко считал участие в местной прессе, а значит и в местной жизни, очень полезным для начинающего писателя.

Это оказалось не совсем так. Горького влекла большая литература, местная жизнь мало интересовала его, он не давал себе труда разбираться в ней, и он не оставил в ней такого следа, как Короленко в жизни Нижнего.

М. Н. Ермолова — Г. И. Успенский

В конце лета центром нижегородской жизни становилась ярмарка. Со всех концов России, из Сибири, из восточных пограничных государств, из Китая подвозились товары, каких не только в Нижнем, но и в Москве нельзя было достать в другое время.

Но не только купля-продажа влекла туда людей. Много народа стекалось повеселиться, покутить. На ярмарке открывалась масса гостиниц, ресторанов, трактиров и всякого рода увеселительных заведений. Правда, в трактирах и ресторанах не только кутили и веселились. Среди купечества существовал обычай все сколько-нибудь крупные сделки заканчивать выпивкой.

Кроме увеселений на ярмарке был еще один крупный магнит. Там был большой театр. В него приезжали гастролировать столичные артисты из разных театров, а чаще всего труппа московского Малого театра с Федотовой, Южиным, а, главное, с Ермоловой. Не выезжая из Нижнего, почти каждый год можно было наслаждаться игрой этой великой артистки, величайшей не только в России, но, быть может, и во всем мире.

Я видела ее во всех ее коронных ролях именно на нижегородской ярмарке. Дивные образы Орлеанской девы, Марии Стюарт, Федры, гауптмановских и зудермановских героинь с тех пор навеки запечатлелись в моей памяти.

Но я имела счастье увидеть Ермолову не только на сцене. Она пожелала познакомиться с В. Г. Короленко, и я присутствовала при этой встрече.

Нечего и говорить, что в ее присутствии я не осмелилась открыть рот, достаточной радостью было просто смотреть на нее и слышать ее голос. В жизни она тоже производила чарующее впечатление. Больше всего поражали ее простота и естественность. Ничего искусственного, приподнятого, что как-то невольно соединяется с представлением об артистах. Это была сама простота и сама скромность.

Владимир Галактионович спросил ее, привыкла ли она к сцене настолько, чтобы не волноваться, когда приходиться выступать.

— Что вы, Владимир Галактионович, — ответила она. — Каждый раз, когда я выхожу на сцену, я вся дрожу, как в первое свое выступление. Если бы я перестала волноваться, — прибавила она, помолчав, — я думаю, я перестала бы быть артисткой…

Меня это поразило. Такая великая, такая знаменитая артистка — и волнуется, как начинающая.

В то же время мне это страшно понравилось. Значит, она по-настоящему переживала все, что изображено на сцене. Недаром ее игра не только восхищала, но и волновала до глубины души, заставляла переживать все тревоги и волнения, изображаемых ею героинь, их радости и горе.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Долго я была под впечатлением этой незабываемой встречи, и все мои подруги завидовали моему счастью.

Нам и в голову не приходило пойти к ней и, как поступала молодежь в столицах, выразить ей свое восхищение. Нам это казалось недопустимой дерзостью.

Но на каждый ее спектакль мы неизменно являлись. Такого высокого наслаждения я больше уже никогда не испытывала в театре, хотя в течение своей долгой жизни повидала немало крупных артистов и артисток — Савину, Комиссаржевскую и даже несравненную Дузэ.

Не одно купечество съезжалось на ярмарку — некоторые из писателей тоже приезжали в Нижний, на ярмарку, чтобы набраться там впечатлений, каких не получишь в другое время.

Приезжал на ярмарку и останавливался у Короленко Глеб Иванович Успенский.

Никто, встречавшийся с Успенским, не забудет этого своеобразного и обаятельного человека. Успенский не раз приезжал в Нижний. Он вместе с Короленко одно время редактировал беллетристический отдел журнала «Северный вестник». Его рассказы о работе в журнале были полны юмора и, в то же время, были проникнуты убедительной теплотой.

Издательница этого журнала — А. М. Евреинова — отличалась большой наивностью и иногда озадачивала редакцию совершенными неожиданностями.

К первой книжке журнала редакционный коллектив долго и тщательно вырабатывал вступительную статью, которая не испугала бы цензуру и в то же время показала бы читателям общественную физиономию журнала.

Евреинова присутствовала на редакционных совещаниях и вполне одобрила окончательный текст обращения к читателям. Так он и пошел в печать.

И вдруг, когда первая книжка появилась в свет, редакторы к своему изумлению и ужасу, прочли в конце своей статьи неожиданное добавление: «А чтобы журнал был интересен для господ военных, в нем будут печататься» — и т. д.

Издательница и не воображала, что эта приписка уничтожала весь смысл выдержанного и принципиального введения редакции.

Желая попасть в тон своей народнической редакции, она приносила иногда в редакцию сунутую ей кем-нибудь статью и говорила с умилением:

— Это о мочальном производстве. Вы понимаете — мочала, это так интересно!

Успенский с непередаваемым юмором рассказывал подобные отзывы издательницы.

Сам Успенский был человек чрезвычайно увлекающийся. Как-то раз он с восторгом рассказывал Владимиру Галактионовичу, что сдал в печать для следующей книжки рассказ начинающего писателя, даже не показав его Короленко, так как сомнений в его достоинстве, быть не могло.

— Вы увидите! Вы увидите! — говорил он своим глубоким проникновенным голосом, прижимая привычным жестом к груди два пальца правой руки. — Это такая глубина, такая искренность, такая правда в каждом слове.

С большим нетерпением все ждали следующей книжки, чтобы прочесть этот замечательный рассказ. Наконец, книжка пришла и, к общему огорчению, рассказ оказался самый средний, ничем не выделяющийся из писаний начинающих авторов.

Дело было вовсе не в отсутствии критического чутья у Успенского, а совсем в другом. Какая-то нотка в рассказе, видимо, разбудила ответную струну в душе Успенского, и он уже, читая, видел не то, что написал автор, а то, что ему самому рисовала на эту тему его богатая фантазия.

В другом настроении он, вероятно, и сам не узнал бы так превознесенного им рассказа.

На ярмарке Успенского интересовала не пестрая и яркая картина «всероссийского торжища», а быт и нравы тех несчастных, которых тит титычи заставляли служить своим ничем не сдерживаемым аппетитам.

В ярмарочных гостиницах, ресторанах, трактирах обязательно обслуживали гостей так называемые «арфистки». Они играли на арфах и других инструментах на эстраде, а в перерывах обходили гостей, собирая «на ноты». Но главный заработок и их, и хозяев трактиров был, конечно, не этот официальный. Они должны были уметь обслужить разгулявшихся купчиков частным образом, в отдельных кабинетах.