Повесть моей жизни. Воспоминания. 1880 - 1909 - Богданович Татьяна Александровна

Единственно, кто мне мало нравился и сильно смущал — это моя тетушка, хотя и она приняла меня приветливо и ласково. Я чувствовала в ней что-то чуждое, и мне казалось, что она пытается придать жизни семьи иной, не свойственный Анненским, тон. Не нравилось мне и то, что на стол у них подавал лакей в белых перчатках. Правда, я скоро убедилась, что этот лакей Аре-фа был простой и славный украинский парень, вывезенный ими из Киева. Лакейство, несмотря на все старания Дины Валентиновны, к нему совершенно не прививалось. От лакея у него были только белые нитяные перчатки. В остальном он сохранил и своеобразный русско-украинский язык, и непосредственность обращения деревенского парня.

Из всей семьи до некоторой степени усвоил тон хозяйки только младший сын Валя, и то больше по присущей ему лени.

Сидя за обедом, он вдруг заявлял:

— Арефа, налей мне воды.

Меня это возмущало.

— Валя, — вмешивалась я, — как тебе не стыдно. Ведь графин с водой перед тобой. Неужели ты не можешь сам налить?

Но Дина Валентиновна сейчас же обрывала меня:

— Оставь, пожалуйста, Таня. Арефа здесь именно для того, чтобы нам прислуживать.

Дядя Кеня отпускал какую-нибудь шутку. Остальные смеялись, и инцидент был исчерпан.

Вне обеда никто не обращался с Арефой, как с лакеем, и сам он чувствовал себя, как в родной семье. Он прожил у Анненских несколько десятков лет, женился, народил кучу детей, которые жили и воспитывались тут же. Ушел он только после смерти Иннокентия Федоровича и Дины Валентиновны.

Мне было очень весело, легко и свободно среди всей этой молодежи, никуда не хотелось уходить.

Только один совершенно неожиданный визит смутил меня. Как-то Арефа заявил мне:

— Туточки к вам, Танечка, пришла какая-то дивчина.

Никаких знакомых «дивчин» у меня в Петербурге не было. С удивлением выйдя в переднюю, я встретила совершенно незнакомую девушку.

— Я такая-то, — представилась она. — Вы, вероятно, слышали обо мне от… — и она назвала имя того, с кем у меня начинался роман.

Имя ее я, действительно, слышала, хотя совсем не от него. Он о ней никогда не упоминал.

Неприятно смущенная, я позвала ее в нашу с тетей комнату, радуясь одному — что тети не было дома.

Несколько минут мы обменивались обязательными вступительными фразами.

Наступило молчание. Не хотелось прерывать его. И вдруг она обратилась ко мне:

— Я слышала, что вам нравится Н. К. Вы ему тоже нравитесь. Ему необходимо жениться. Выходите за него замуж.

Я почувствовала прилив бурного негодования.

— Если ему почему-то необходимо жениться, так и выходите за него сами! Вы же его невеста, а не я.

Я знала, что у нее в Петербурге был роман с другим сибиряком, который увлекал ее гораздо больше. Она, очевидно, сделала отчаянную попытку избавиться от своего жениха.

Мне было и смешно, и досадно. Легкая влюбленность, сильно потускневшая за время путешествия, улетучилась в один миг.

— Да ведь он же вам нравится, — настаивала она.

— Нравился, — ответила я. — А теперь перестал. Притом я хочу учиться, а вовсе не заводить семью.

И я быстро перевела разговор на другие темы, стала расспрашивать ее, довольна ли она курсами и когда кончает их.

Она посидела еще несколько минут и стала прощаться.

Проводив ее, я вернулась, точно окрыленная.

Последние остатки какой-то связанности с недавним прошлым спали с меня, как шелуха с ореха, я чувствовала себя свободной и веселой, как никогда. Хотелось смеяться и шутить. Компания для этого была очень подходящая.

В это время всех волновало совместное самоубийство Рудольфа, наследника австрийского престола, и артистки Марии Вечера. Портреты Марии Вечера с распущенными волосами продавались в каждом киоске. Трагическая сторона этого происшествия абсолютно не затронула нас. Но густые белокурые волосы Марии Вечера дали повод называть меня ее именем и всячески дразнить.

Я отшучивалась, как умела, и время летело незаметно.

С большой грустью покидала я Петербург. Правда, следующей осенью мне предстояло приехать в него, но тогда все уже будет по-другому. Я приеду учиться, а не веселиться и не буду жить больше в этой милой веселой семье.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Иннокентий Федорович произвел на меня в этот раз совершенно другое впечатление, чем я представляла его себе по своим детским воспоминаниям. И все же я еще не способна была тогда понять его. Я должна была сама значительно умственно вырасти. Он в тот приезд показался мне просто очень милым, веселым и остроумным человеком. И я даже про себя кое в чем обвиняла его. Я считала, что он слишком подчинился своей красавице-жене и многое в своей жизни устроил в угоду ей, не так, как нравилось мне. Мне и в голову не приходило, насколько это неважно для него. Я не понимала, что живет он совсем другим и просто не замечает окружающей обстановки, не понимала, что для него единственно важное — сохранить неприкосновенной свою внутреннюю свободу.

Вернувшись в Нижний, я очень быстро дала понять моему недавнему приятелю, что нашей дружбе пришел конец.

Вероятно, он уже кое о чем догадывался по письмам из Петербурга, так как не проявил особого удивления.

Так окончился мой первый роман со «взрослым».

Не знаю, из порядочности ли, или вследствие неудачи в Петербурге, но моя «соперница» к концу зимы приехала в Нижний и повенчалась со своим женихом. Я на свадьбе не присутствовала, но слышала, что она была не слишком веселой.

Отъезд на Курсы.

Петербургские родственники.

А. Н. Ткачев.

Бабушка Мария Николаевна

Последнее лето в Нижнем прошло у меня чрезвычайно глупо. Был среди статистиков еще один молодой человек, избравший меня предметом своих нежных чувств. При этом он держался совсем иной системы. Он попробовал проявлять ко мне внимание, но мне он совершенно не нравился, и я всячески избегала его. Тогда он решил действовать напрямик. Узнав как-то, что дяди с тетей нет дома, он пришел ко мне. Это было на масленице, и у меня собралась молодежь на блины. Пришлось пригласить и его, хотя это никому не было приятно. Он отказался, но попросил у меня разрешения поговорить о деле.

Я позвала его в дядин кабинет, и там он заявил, что получил приглашение поступить преподавателем в учительскую семинарию. Его ответ зависит от меня. Если я согласна выйти за него замуж, он примет место, если нет — откажется.

Я была совершенно ошеломлена. Это было первое официальное предложение. Но он мне решительно не нравился, и я хотела непременно поступить на курсы. Конечно, лестно получить официальное предложение. Но так неожиданно! В столовой ждали гости, и я, право, не знала, как тут быть. Как можно деликатнее я заявила ему все-таки, что выходить замуж не собираюсь и не люблю его. Он ответил на это, что все равно нет и быть не может достойного меня человека, а выходить замуж как-никак нужно, так почему бы и не за него.

Но это не убеждало. А главное, меня смущало: что там думают гости? Так или иначе, надо было возвращаться к ним. Я сказала, что никак не могу быть его женой, не могу более оставаться с ним и чтоб он меня извинил.

Он встал, крайне обиженный, и наконец ушел, а я вернулась к гостям, красная и расстроенная. Веселые блины были вконец испорчены.

Но на этом наша глупая история не кончилась.

Хоть он и грозил не принимать место, если я ему откажу, он все же принял его и, к моему большому облегчению, уехал, но просил в виде компенсации писать мне.

С этого началась история моей глупости. Я не только получала его письма, но считала своим долгом отвечать на них. Сначала он все пытался убедить меня изменить свое решение. Здесь я была тверда, и отвечала всякий раз, что мое решение неизменно. Поздней весной он сообщил, что одиночество слишком тяготит его, а на новом месте он встретил девушку, которая полюбила его и готова разделить его горькую участь. Он, разумеется, равнодушен к ней, так как вторично полюбить не в состоянии. Он все равно будет думать обо мне и свою первую дочь назовет моим именем.