Счастливые девочки не умирают - Джессика Кнолл

— Сейчас надо выпить шесть, — велела она, вытряхнув шесть таблеток в мою потную ладонь, и проследила, чтобы я хорошенько запила их водой. — И еще шесть ровно через двенадцать часов. Поставь будильник на четыре утра. — Она потрясла бумажным пакетом у меня перед носом. — Пользоваться презервативами легко и весело! Смотри, некоторые даже светятся в темноте!

Я взяла у нее пакет с пригоршней веселеньких, насмешливо шуршащих презервативов.

Когда я вышла в приемную, Лиама там не оказалось. Я решила, что он меня бросил, и бумажный пакетик в моей руке пропотел насквозь.

— Со мной приходил один человек, — обратилась я к администратору за стеклом. — Вы не видели, куда он делся?

— Кажется, вышел на улицу, — ответила она. За ее спиной мелькнула знакомая фигура врача. Ее белокурые волосы обвивали шею, будто мохнатая лапа.

Лиам сидел на бордюре у входа в клинику.

— Куда ты запропастился? — вскрикнула я визгливым маминым тоном.

— Я не мог больше высидеть там ни минуты. Они бы решили, что я голубой! — Он поднялся и отряхнул штаны. — Тебе дали таблетки?

Как жаль, что в ту минуту не прогремел взрыв — финальный драматический аккорд, который навсегда связал бы меня с Лиамом. Он бы увлек меня на землю, прикрывая своим телом от разлетевшихся кругом смертоносных осколков. Ни криков, ни визга — выживание вытеснило все прочие мысли и эмоции. В Брэдли я пойму одну неочевидную вещь: только находясь в безопасности, можешь кричать от страха.

Глава 7

— Я как будто на юге Франции, — сказала мама, подняв бокал.

— Это просекко, — не удержалась я.

— Ну и что? — Мама отняла бокал от губ, оставив на нем след розовой помады, яркой до неприличия.

— Просекко — итальянское вино.

— А по мне, так похоже на шампанское!

Люк рассмеялся, и к нему присоединились его родители. Он всегда так поступал, спасая нас с мамой от нас самих.

— Когда вокруг такой пейзаж, действительно можно решить, что ты на юге Франции, а не в Америке, — поддержала маму Кимберли, организатор нашей свадьбы. Мама упрямо называла ее «Ким», и Кимберли каждый раз ее поправляла. Она обвела вокруг раскрытой ладонью, и мы, следуя глазами за ее рукой, окинули взглядом задний двор Харрисонов, как будто ни разу в жизни его не видели. Ярко-зеленый газон резко обрывался на линии горизонта, сливаясь с океаном. Казалось, можно беспрепятственно протанцевать с травы прямо на воду, хотя их разделял десятиметровый обрыв, под которым расстилался пляж. К горько-соленому языку Атлантического океана вели ровно двадцать три выщербленные ступени, вкопанные в землю. Я отваживалась заходить в прохладную воду ровно по колено, пребывая в уверенности, что океан кишит белыми акулами. Люк подымал меня на смех. Он заплывал далеко, с каждым выверенным взмахом рук удаляясь от берега. Его голова покачивалась на волнах, как белокожее яблоко, когда он, выставив из воды веснушчатую руку, окликал меня. Подавив ужас, я все-таки махала в ответ, иначе он заплывал бы еще дальше, выкажи я свой страх. Если бы акула-убийца вдруг затянула его под воду, я не смогла бы броситься за ним в волны, туда, где на воде расползается кроваво-красное пятно. Не только из-за опасений за свою жизнь, но и из-за страха увидеть его искромсанную плоть, откушенную по колено ногу, окровавленные клочья мышц и колышущиеся под водой обрывки вен, почувствовать тошнотворно-сладкий смрад распотрошенного тела. Спустя четырнадцать лет меня до сих пор преследует этот запах, как будто в носовых проходах остались несколько молекул и они время от времени тревожат обонятельные рецепторы.

Было бы куда хуже, если бы после нападения акулы Люк выжил, ведь я прослыла бы последней сволочью, если бы бросила его. Но что может быть хуже, чем проводить дни рядом с живым напоминанием о том, как страшно жить, и о том, что никто не застрахован от прижизненного кошмара. Молодой красивый Люк, окруженный семьей и друзьями, которые так умело прикидываются нормальными, его рука на моей талии, утихший гомон в ресторане, когда мы проходим к столику, — поначалу все это унимало мои страхи. Люк казался совершенством, рядом с которым страху не было места. Как может случиться дурное, если рядом такой человек?

Сразу после помолвки — Люк опустился на одно колено, когда мы пробежали благотворительный марафон, в котором десять лет назад победил его отец, — мы отправились в округ Колумбия навестить его университетских друзей. Многих из них я встречала на свадьбах, куда мы с Люком были приглашены. Однако Криса Бейли — все звали его по фамилии, Бейли — я прежде не встречала. Жилистый, кривозубый, с редкими волосами, уложенными на прямой пробор, он был разительно не похож на племя арийских богов, привычное окружение Люка. Мы познакомились в баре, куда мы отправились после ужина, на который Бейли не приглашали.

— Бейли, сгоняй-ка за выпивкой, — шутливо приказал Люк.

— Чего тебе? — спросил Бейли.

— Глаза разуй, да? — И Люк кивнул на пустую запотевшую бутылку из-под пива.

— Эй, полегче, — вступилась я, искренне рассмеявшись. Мы же просто веселились, правда? Я опустила ладонь, отягощенную изумрудом, на плечо Люка. Он обвил мою талию двумя руками, притянул к себе и, уткнувшись в макушку, прошептал: «Я чертовски тебя люблю!»

— Держи, приятель. — Бейли протянул Люку бутылку пива. Люк грозно на него зыркнул.

— Ты чего? — спросила я.

— Почему моей невесте не принес, а?

— Извини, чувак! — Бейли обнажил кривые зубы в улыбке. — Я не знал, что она пьет. — И, обращаясь ко мне: — Чего тебе принести, красотка?

Я была не прочь выпить, но не хотела напрягать Бейли. Люк часто подкалывал своих дружков — все они, как на подбор, были бывшие спортсмены, веселые и шумные. Но в его отношении к Бейли сквозило какое-то надменное превосходство. Бейли вел себя как младший брат-замухрышка, отчаянно тянущийся к старшим, угодливый, согласный на унижения. Все это было мне очень хорошо знакомо.

— Извини, Бейли, что мой жених такой осел, — сказала я и обратила к Люку умоляющий взгляд: «Уймись, пожалуйста».

Люк весь вечер помыкал Бейли и костерил его за нерасторопность. Чем сильней Люк пьянел, тем нахальней он вел себя и тем больше меня пугал. Я вдруг представила себе, как Люк, будучи студентом, изводил этого несчастного прихвостня. А может, Люк даже воспользовался вусмерть пьяной девушкой, отключившейся на диване в студенческом общежитии? Надеюсь, Люк понимает, что секс с женщиной в невменяемом состоянии считается изнасилованием? Или он думает, что изнасилование — это когда на трезвую, ничего не подозревающую первокурсницу из кустов выпрыгивает бородатый маньяк? О господи, за кого я собралась замуж?

Люк потребовал, чтобы Бейли отвез нас домой, хотя Бейли был пьян в стельку, а нам не составило бы труда поймать такси. Бейли с радостью согласился, но я наотрез отказалась садиться в машину и прямо на улице закатила Люку громкий скандал, послав его на три буквы.

Позже, в номере, Люк со слезами на глазах упрекнул меня: «Я бы никогда тебя так не оскорбил!» От заправского школьного хулигана, каким он был только что, не осталось и следа.

Я вскипела.

— Меня оскорбляет то, как ты вел себя с Бейли!

Люк посмотрел на меня так, словно я сболтнула очередную глупость и мне давно пора повзрослеть.

Все это было совсем на него не похоже, и на следующее утро он «ужаснулся» своему вчерашнему поведению, но все-таки именно после случая с Бейли я перестала считать Люка совершенством. Мне больше не казалось, что, пока я с ним, со мной ничего не случится. Теперь страх не отпускал меня ни на минуту.

Закуска из пасты с омарами была так хороша, что я не удержалась и попробовала еще одну, уже третью по счету. Я выбрала ресторан для свадебного ужина после того, как мама где-то вычитала, что там частенько ужинало семейство Кеннеди. Иногда даже маме удавалось мной манипулировать.

С приглашением родителей на дегустацию свадебного меню я тянула почти до последнего. Добираться до Нантакета в сжатые сроки было бы слишком хлопотно и дорого. Есть три способа попасть на остров: купить билет на прямой рейс из Нью-Йорка за пятьсот долларов; долететь до Бостона и пересесть на маломестный самолет, вроде того, на котором разбился Джон Ф. Кеннеди-младший, или же за шесть часов (в случае моих родителей — за восемь) доехать до Хайенис-Порт и там пересесть на паром, который идет час, или на маленький самолет до острова. Но я знала, что мама все равно умудрится приехать. У меня защемило сердце, когда я представила, как она в одиночку трясется в своем стареньком «бумере» до Хайенис-Порт, как путается в расписании паромов, ищет место на автомобильной стоянке, как затаскивает на борт чемоданы с фальшивым клеймом «Луи Виттон», и я сдалась.

Папу, как и следовало ожидать, подготовка к свадьбе не интересовала. Ему не было до меня никакого дела. Ему не было дела ни до кого, даже до самого себя. Одно время я подозревала, что он изменяет маме: что у него есть на стороне семья, которой он по-настоящему дорожит. Однажды он сказал маме, что поедет на автомойку. Через полчаса я выбежала в аптеку, на полпути обнаружила, что забыла кошелек, и пошла обратно через пустынную, утрамбованную стройплощадку, расчищенную от деревьев. На площадке стояла папина машина, а сам папа, сидя за рулем, бездумно созерцал липкую грязь. Я попятилась, чтоб меня не заметили, и припустила домой. Сердце колотилось как бешеное. Я никак не могла уяснить, что же такого я увидела. В итоге я поняла, что уяснять здесь нечего. Не было никакой другой семьи, которую он любил бы больше, чем нас. Скорее всего, он вообще никого никогда не любил.