Под мраморным небом - Джон Шорс

была со мной, Джаханара.

Я перестала теребить полу своего халата:

– Ты попросишь моего мужа, чтоб он меня отпустил?

– Конечно. Только судя по тому, что ты о нем рассказываешь, вряд ли он меня послушает. И тогда мне придется оскорбить этого глупца. – Мама поморщилась, и я поняла, что она с удовольствием укажет Кхондамиру на его недостатки. – Ничего, твой отец с ним разберется, – заключила она. – И где бы я ни находилась, ты будешь со мной.

– Правда?

Мама чмокнула меня в щеку:

– Если ты будешь рядом, я легче перенесу боль.

Я обняла маму. Если б я знала, сколько боли ей суждено вынести, я ни за что бы не разомкнула объятий.

* * *

РЕБЕНОК родился в сезон дождей. Мама сопровождала отца и его советников в Бурханпур[16], грязное местечко в верхней части Декана. Наши враги стремились отомстить за свое поражение, и поэтому наша армия двинулась на юг, чтобы защитить интересы империи. Я пыталась уговорить маму отказаться от путешествия, но она настояла на своем. Мои родители редко разлучались, и, сколь бы ни разумно было мое предложение, для них было немыслимо, чтобы мама оставалась в Красном форте, пока отец воюет на юге.

Поскольку мама была уже на сносях, я тоже отправилась в Бурханпур. Мой муж, на мое удивление, не очень-то противился моему отъезду. Подозреваю, он был даже рад. В мое отсутствие он мог вволю наслаждаться своими «фруктами», не опасаясь, что я испорчу им веселье. При мне любовницы Кхондамира зачастую смущались, так как в большинстве своем это были благородные юные куртизанки, которым совсем не хотелось нанести оскорбление дочери императора.

Бурханпур – мерзкое место. Этот город почти постоянно находился в зоне военных действий, и его жители вели себя соответственно. Мы остановились за пределами Бурханпура, устроив лагерь посреди бескрайних пшеничных полей. Отец, как и его предшественники, всегда руководил военными действиями из походной столицы. В этом городе, состоящем из неисчислимого множества шатров, проживали сотни тысяч мужчин и женщин. Походная столица представляла собой невообразимый комплекс базаров, больниц, мечетей и храмов; здесь даже был гарем. Помимо огромного количества солдат, на покрытых сеном улицах походной столицы было полно всякого люда – священников, наложниц, торговцев, кузнецов, поваров, художников, всевозможных распорядителей. На окраине во временных конюшнях размещались десятки тысяч слонов, верблюдов и лошадей.

Чтобы пройти этот город из конца в конец, нужно было потратить половину утра. Что интересно, после того как будет дан отпор деканцам, столица будет свернута, погружена на телеги, запряженные быками, и возвращена в Агру. А когда придет пора следующей важной битвы – в пустыне Тар или в Бенгалии, – город вновь перевезут к месту сражения и возведут точно таким же образом, как и в Бурханпуре.

В центре походной столицы находился императорский шатер, самое большое из переносных жилищ в Хиндустане. Этот шатер можно было принять за дворец. Его красные стены высотой были со стоящего на задних ногах слона и образовывали похожее на коробку сооружение, имевшее двести шагов в длину и ширину. Шатер был оборудован всеми удобствами, какие только есть на свете.

Меня поселили вместе с родителями. Отец целыми днями в соседнем шатре разрабатывал тактику и стратегию кампании со своими офицерами, а мы с мамой слушали отдаленный шум сражений, сидя на кашемировых коврах и шелковых подушках. Конечно, было бы приятней, если бы мой слух услаждал щебет птиц, потому что звуки войны вселяли в меня тревогу. Днем беспрерывно грохотали пушки. По ночам спать не давали крики раненых, и мы, вздрагивая, молились до самого рассвета.

В императорском шатре слуги жгли сандаловые благовония, чтобы заглушить тяжелые запахи лагеря. Но это не помогало. Когда бы полы шатра ни распахнулись, вместе с входящим – кто бы ни был этот человек – в наше жилище проникало и зловоние. Тяжелый дух сырого сена, немытых солдатских тел и костров, на которых готовилась пища, смешивался со смрадом гниющей плоти. В лазаретах вокруг нас болели и умирали сотни мужчин. В уходе нуждались десятки раненых слонов и лошадей. Слоны представляли особую ценность для нашей армии, и на их лечение денег не жалели.

Бурханпур с его видами, звуками и запахами был не самым лучшим местом для рождения ребенка. Со дня нашего прибытия в район военных действий мы с мамой только и делали, что молились об окончании войны. Но бойня продолжалась, и только жизнь, зревшая в маме, скрашивала нашу печаль.

На второй неделе нашего пребывания в Бурханпуре ребенок начал вести себя все более беспокойно. Когда у мамы отошли воды, немедленно призвали личного врача императора, который всегда сопровождал отца в военных походах. Рядом с мамой находились я, отец и три повитухи. Обычно мужья не присутствуют при родах, но отец никогда не упускал случая посмотреть, как появляются на свет его дети. Однажды он сказал мне, что это самые счастливые мгновения в его жизни.

Ночь, прохладная и ветреная, была благоприятна для родов. За парусиновыми стенами шатра набирала силу буря, лил сильный дождь. Грохот орудий в кои-то веки превратился в воспоминания.

Мама полулежала на одеялах; под голову и под спину ей подложили подушки. Врач пощупал, как бьется ее сердце, и велел принести чистые простыни. Подле него стояла серебряная чаша с горячей водой, над которой поднимался пар, на куске ткани были разложены металлические инструменты. Один из них был похож на сдвоенные большие ложки. Я несколько раз видела, как рожала мама, и сейчас не сильно волновалась. Она мучилась, но казалась сияющей, как никогда. На мой взгляд, без своих драгоценностей она выглядела еще прекрасней, я ей так и сказала.

– Порой, – тихо призналась она мне, – я ненавижу эти драгоценности. Но бриллианты олицетворяют власть, а без власти я ничего не стою.

Мне никогда не сравниться с ней, подумала я тогда. Мне не суждено быть такой очаровательной, как она. Меня никогда не будут любить так сильно, как ее.

Я поцеловала маму и взяла за руку отца. Мы опустились на колени у ложа мамы, наклонились к ней. Почувствовав первый приступ схваток, сопровождающий родовые схватки, она тихо застонала.

– Начинается, – сказала мама. Несмотря на прохладу, ее лоб покрылся испариной. Когда врач досчитал до двухсот девяноста пяти, ее тело выгнулось от боли. Второй приступ был сильнее, чем первый.

Свечи мерцали в продуваемом насквозь помещении. Врач потрогал мамин живот. Старый хромой человек с длинной бородой, опускавшейся ему на грудь, он принимал роды много раз, – больше, чем