Богоматерь Нильская - Схоластик Мукасонга

за тобой, мне понравилось, как ты работаешь; ты, конечно, тутси, но все равно ты красивая… добрая девочка. Посмотри там, на кресле, рядом с тобой: я выбрал тебе красивое платье.

На одном из кресел, предназначенных для посетителей, было разложено розовое платье с отделанным кружевом вырезом. Вероника не знала ни что ей делать, ни что сказать, подойти к креслу с платьем она не смела.

– Это тебе, тебе, не бойся, – настаивал отец Эрменегильд, – но сначала я хочу удостовериться, что оно тебе впору, так что ты сначала должна его примерить, здесь, при мне, я хочу убедиться, что это твой размер, иначе мне придется подыскать тебе другое.

Отец Эрменегильд встал, обошел стол, взял с кресла платье и протянул Веронике. Та приготовилась натянуть его поверх школьной формы, как того требует свойственная руандийцам стыдливость.

– Нет, нет, нет, – сказал отец Эрменегильд, забирая у нее платье обратно, – такое красивое платьице надо примерять не так. Я хочу знать, точно ли оно тебе впору, а для этого ты должна снять форму, только так можно примерять такие красивые платья.

– Но отец мой…

– Делай, как я говорю, чего тебе бояться? Со мной-то? Ты что, забыла, что я священник? Взгляд священника чужд похоти. Я тебя как будто вообще не вижу. И потом, ты же будешь не голая… не совсем голая… пока… Ну, давай, – начал он нервничать, – не забывай, кто ты есть, ты же хочешь остаться в лицее… я могу… Снимай скорее свою форму.

Вероника сбросила синее форменное платье и осталась стоять перед священником в одном бюстгальтере и трусиках. Тот же не спешил вручать ей «награду». Он снова сел в свое кресло и долго ее разглядывал.

– Отец мой, отец мой… – тем временем умоляла его Вероника.

Наконец отец Эрменегильд встал, подошел к девочке, протянул ей розовое платье и, сделав вид, что хочет застегнуть молнию у нее на спине, сам расстегнул ей бюстгальтер.

– Так лучше, – прошептал он, – с декольте так гораздо лучше.

Он отошел на шаг, любуясь, после чего снова уселся в кресло.

– Немного широковато, конечно, – проговорил он (школьная форма и лифчик тем временем лежали у него на коленях), – но пойдет. В следующий раз я подберу для тебя другое, точно по фигуре. Снимай и надевай обратно форму.

Вероника еще какое-то время стояла, прикрывая грудь скрещенными руками, пока отец Эрменегильд не вернул ей синее форменное платье и бюстгальтер.

– Ну, возвращайся быстренько к подругам, ничего никому не говори, платье не показывай, а то начнут еще завидовать, ты ходила исповедоваться, так надо говорить. Но мне не понравились твои трусики из хлопка, в следующий раз принесу тебе новые с кружевами.

Больше отец Эрменегильд Веронику не награждал. Ее место заняла Фрида. Она в самый первый вечер попросила у него кружевные трусики. Остальное происходило за черной шторой.

Фрида оставалась штатной фавориткой отца Эрменегильда целый год, что не мешало священнику время от времени раздавать «награды» и другим лицеисткам, столь же прилежным в работе, сколь и сговорчивым. Но на следующий год амбиции у Фриды изменились. Каникулы она провела в Киншасе, где ее отец служил первым секретарем посольства. Он считал свою дочь украшением посольских приемов и официальных ужинов. В Киншасе танцы продолжаются до утра, и Фрида пользовалась там огромным успехом. Ее светлая кожа, пышные формы и неповторимая грация соответствовали заирским вкусам. К этому следует добавить очарование экзотики: ведь она была руандийкой. Поэтому, когда все заметили, что благосклонность дочери первого секретаря посольства Руанды снискал невысокий человек среднего возраста, это никого не удивило. Правда, Жан-Батист Балимба еще и одевался по последней заирской моде: приталенный пиджак, брюки клеш, яркий жилет. Правда и то, что он был богат и, как говорили, близок к окружению президента Мобуту. Отец Фриды открыто выражал свое одобрение отношениям дочери, считая, что они только поспособствуют его дипломатической карьере. Состоялась даже официальная помолвка в ожидании, пока будут достигнуты договоренности о возможном браке. Конечно, ходили слухи, что у Жан-Батиста Балимбы имеются другие жены, рассеянные по берегам реки Заир (в прошлом Конго) до самой Катанги (нынешней Шабы). Отец мог опасаться, что его дочь станет всего лишь «дополнительным филиалом». А филиалы – это ненадолго. Чтобы доказать искренность своих намерений, Балимба несколько месяцев спустя запросил должность посла в Кигали и получил ее без особого труда. Он рассказывал направо и налево, что мог бы рассчитывать и на гораздо более важное место, но пошел на это исключительно ради того, чтобы быть ближе к невесте, которой, по настоянию ее отца, предстояло все же закончить обучение в лицее Богоматери Нильской.

Слух о помолвке Фриды произвел сенсацию как в Кигали, так и в лицее, где отец Эрменегильд отказался, явно из патриотических соображений, от преследования Фриды своими «наградами». Та тем временем с невыносимым высокомерием третировала своих подруг и держалась вызывающе даже с Глориозой, которая в бессилии проглатывала свою злость. Но через несколько недель после начала этого третьего учебного года Фрида повергла весь лицей в изумление и негодование, а для некоторых стала объектом зависти и восхищения.

Как-то в субботу, когда, предваряя сезон дождей, ливни сменялись ливнями, в ворота лицея въехала вереница из четырех «Лендроверов» и остановилась перед бунгало. Водитель первой машины со всех ног бросился открывать заднюю дверь, и из нее вышел маленький человечек в хлопковой куртке с короткими рукавами и белых брюках – его превосходительство посол Балимба. Он рассеянно приветствовал сестру-экономку, которая заступила на пост специально для встречи выдающегося гостя. Сестра-экономка попросила его превосходительство извинить мать-настоятельницу: она так перегружена обязанностями, но обязательно примет его превосходительство, если тот пожелает, после мессы, на которой его превосходительство, разумеется, не преминет присутствовать.

Пока сестра-экономка показывала послу бунгало, его бои в расшитых галунами ливреях выгружали огромные сундуки и шумно осваивали комнаты виллы: двигали мебель, набили кухню провизией и алкоголем, разложили в салоне полотняные кресла, поставили на мольберт портрет президента Мобуту, втащили на второй этаж, в спальню монсеньора, огромную кровать с изголовьем в форме раковины, окаймленной золотой сеткой, и набросали на нее множество подушек всех цветов и размеров. Один из них установил на террасе огромный транзисторный приемник, который тут же начал извергать оглушительный поток зажигательных танцевальных мелодий, транслировавшихся прямиком из Киншасы.

– Тут нет моей невесты Фриды, – сказал посол, – быстро разыщите ее.

В полном смятении, забыв даже постучать, сестра-экономка ворвалась в кабинет матери-настоятельницы, где та беседовала с отцом Эрменегильдом и сестрой Гертрудой.

– Матушка, преподобная матушка, если бы вы только знали…