Статуи никогда не смеются - Франчиск Мунтяну

Василикэ взял бумагу и булавку, подошел к стойке и потребовал стакан воды. Пока официант обслуживал его, он приколол объявление под жестяным ободком стойки. Победоносно улыбаясь, Василикэ вернулся к столику и сел так, чтобы видеть все помещение.

Взглянув на объявление, каждый из присутствующих ощупал свои карманы. Посетитель, который торговался с худощавой женщиной, проверил свой бумажник.

— Теперь, — принялся рассуждать Балш, — мы знаем, у кого есть деньги. Видишь вот этого щеголя с женщиной? У него туго набитый бумажник. Ему мало было просто пощупать его, он должен был посмотреть и убедиться, что бумажник цел. Это значит, что у него много денег. У того, что сидит в глубине комнаты, вон у того чернявого, деньги хранятся в заднем кармане брюк. Думаю, он беден. Самое большее, что у него есть, это жалованье. Тот, что у окна, щупает карман пиджака. У него какие-нибудь драгоценности. К тому же он человек нервный, да и не привык иметь при себе ценности. Видишь, он не вынимает руку из кармана. У этого не украдешь. Не остается ничего другого, как обработать вон того обладателя бумажника.

— Ты с ума сошел?

— Нет. Наоборот. Я ведь тебе сказал, что и у меня затруднительное положение. В первую очередь нужно сменить гардероб. В теперешнем жалком виде нельзя заниматься моим ремеслом. Правда, я хотел еще денька два отдохнуть и только после этого взяться за дело. Но, как говорит пословица: не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня.

Три или четыре раза Василикэ подходил к окну, как будто ожидая кого-то. Хорват заметил, что он шел к окну только тогда, когда кто-нибудь входил в кабачок или когда у стойки толпился народ. В последний раз, усевшись на свое место, он сказал:

— Готово.

Отогнув рукава пиджака, Василикэ показал две пары золотых часов, которые принадлежали железнодорожнику с редкой бородкой.

Хорват сделал ему знак спрятать часы, но Балш, словно выставив напоказ военные трофеи, положил руки на стол. Время от времени он наклонялся над часами.

— Или те, что на левой руке, спешат на две минуты, или те, что на правой, отстают на две минуты. Придется их проверить.

Железнодорожники дремали, положив голову на стол. Хорват сидел как на иголках. Он спросил:

— А денег ты не достал?

— Кажется, нет. Я вытащил у них что-то из карманов, но думаю, это только документы. Здесь нельзя проверить. Как бы там ни было… Теперь сиди спокойно, я должен обработать того типа с бумажником, а после этого нужно быстро сматываться.

Он подозвал официанта:

— Сколько с нас?

Официант положил счет на стол. Василикэ Балш проверил его, потом знаком дал понять, что сейчас рассчитается. Официант отошел к стойке.

В кабачок вошли двое. Василикэ Балш встал, но выждал несколько минут, чтобы поравняться с человеком за соседним столиком, у которого был бумажник, в то время, когда мимо будут проходить те двое. Дойдя до столика, где сидели мужчина и женщина, он столкнулся с вновь пришедшими, споткнулся, ухватился за стол, чтобы не упасть, стащил скатерть, потом поднялся и стал извиняться. Затем прошел к окну и посмотрел на улицу. Воображаемого человека, которого он ждал, там не было. С покорным выражением лица он вернулся к столику Хорвата. Вид у него был разочарованный. Хорват нагнулся к нему:

— Не надо больше пытаться, а то он догадается. Как же это ты поскользнулся?

Василикэ Балш пожал плечами и сказал совсем тихо, так, чтобы его слышал только Хорват:

— Техника. Я работал, как в лучшие времена. Как бог. Если бы ты хоть сколько-нибудь ценил искусство, ты должен был бы целовать мне руки. Посмотри-ка! — Он сунул руку в карман и вытащил из бумажника банкноту. Положил на стол, посмотрел на нее, сделал огромные глаза и испуганно засунул банкноту обратно в карман. — Ну и влипли мы, Хорват. Это доллары.

— Чем же мы расплатимся?

Хорват уже видел себя арестованным, стоящим перед судом за воровство и торговлю валютой. Балш, более спокойный, порылся в карманах, вытащил бумаги железнодорожников, перебрал их и, обнаружив банкноту в две тысячи леев, облегченно вздохнул. Он положил деньги на стол и направился к выходу. Хорват пошел следом за ним. На улице они разошлись в разные стороны. Хорват сразу пустился бежать и бежал до самого центра. Он вспотел. Остановился отдохнуть у витрины. Не прошло и нескольких минут, как кто-то положил ему руку на плечо. Хорват испуганно обернулся. Это был Василикэ Балш.

_— Куда ты помчался, а? Я уж думал, что не найду тебя.

— Уходи отсюда, пока мы не попались! — сердито сказал Хорват. Пот тек с него ручьями.

— Не бойся, — громко ответил Василикэ Балш.

Хорвату показалось, что он говорит громко специально, чтобы напугать его. Балш продолжал:

— Уж если Василикэ тогда выбрался из крепости, то этих провинциалов бояться нечего. В бумажнике я нашел четыре тысячи долларов. Клянусь… я не хочу надувать тебя… А ну-ка поищем место, где бы я мог отдать тебе твою долю… будь спокоен, в этих вопросах Василикэ Балш очень честен…

— Иди ты к черту! — набросился на него Хорват. — Ты что, думаешь, я живу воровством?.. Не нужны мне твои деньги. Поступай с ними, как хочешь, и чтобы я тебя больше не видел. Сделай так, чтобы мы никогда уже не встречались. Это в твоих же интересах… Я человек честный…

Балш причмокнул губами:

— Честный и дурак. Значит, ты водишь компанию с ворами только тогда, когда они тебе нужны… Благодарю тебя, Хорват. Знаешь, еще пять минут назад ты мне нравился. Я даже хотел расцеловать тебя, хотя ты толстый и уродливый. Но думаю, что теперь я тебя никогда не поцелую. — Он сплюнул сквозь зубы и затерялся в толпе.

Хорват, хотя ему было жаль, что они так расстались, все же не пошел за ним. Он продолжал стоять у витрины и рассматривал выставленные там вещи. Ни о чем не хотелось думать. И все же высокая фигура Василикэ Балша снова возникла перед его глазами, как будто укоряя его за грубость. «Жалкий воришка, — подумал Хорват. — Жалкий воришка, но все же он человек. По сути дела из-за меня он подвергался опасности, а я дал ему коленкой под зад. Я свинья», — сказал он себе. И пошел домой.

3

Спустя несколько дней «Патриотул», газета, финансируемая коммунистической партией, и «Вочя попорулуй» — официоз местных социал-демократов, опубликовали подробные статьи о результатах эксгумации тела примаря д-ра Еремии Иона, заключение судебного медицинского эксперта и следователей полицейской префектуры. В статьях доказывалось, что смерть примаря наступила в результате выстрелов из огнестрельного оружия крупного калибра. Удалось установить, что пули были выпущены из пулемета с немецкого танка типа «Тигр». Хорват прочел статьи несколько раз. Он уже знал наизусть, что восемь пуль прошили грудную клетку господина Еремии Иона, что они пробили легкие и задели сердце в нижней его части, под какими-то артериями со странным латинским названием.

Указанные газеты не удовлетворились изложением фактов, они начали настоящую кампанию против редакции газеты «Крединца», обвиняя ее в том, что она хотела скомпрометировать старого борца-коммуниста. В качестве примера приводились подобные же случаи из практики газеты Маниу «Дрептатя».

Самой счастливой из всех читателей этих газет была Флорика. Вооружившись газетами, она обошла всех соседей. Она помирилась даже с тетушкой Мэриоарой, той, у которой был сонник. И только ради того, чтобы рассказать, что ее муж не убийца. Она уже не сердилась на Хорвата за то, что он два дня не приходил домой, а когда узнала, что он возвращается на фабрику, в свой цех, так обрадовалась, как будто получила крупный выигрыш по лотерейному билету.

— Наконец-то, — говорила она ему, — и ты взялся за ум. Подумал о семье. — Однако она не могла понять, почему Хорват молчит как рыба, почему он мрачен. — Тебе плохо дома?

— Да нет, Флорика, мне очень хорошо.

— Тогда почему же ты молчишь?

— А что мне делать? Петь?

— Не петь, а разговаривать.

Потом она спросила его, когда он пойдет в уездный комитет, ведь его должны выбрать.

— Я туда больше не пойду!

— Почему?

Хорват на мгновение задумался, как, каким образом объяснить ей все, но не нашел подходящих слов. Сказал только:

— Это не имеет значения, и не будем говорить об этом.

Флорика больше не вспоминала уездный комитет, но Хорват по-прежнему был не в духе. Он стал неразговорчив, прятался от людей. Даже Софика заметила, что он изменился:

— Почему ты не смеешься, папочка?

Хорват смеялся, чтобы доставить ей удовольствие, но Софике не нравилось это искусственное веселье:

— Ты кривишься, папочка, а не смеешься.

Как-то вечером пришел Герасим.

— Ну, ты доволен? Теперь все исправлено. Я слышал, что ты опять будешь работать на фабрике. Это правда?

— Да.

— Вот и хорошо. В нашем полку прибудет. Мы с Трифаном организовали две партийные ячейки. Одну — в прядильном цехе, другую — в слесарной мастерской. Знаешь, кого избрали в уездный комитет?