Статуи никогда не смеются - Франчиск Мунтяну

Хорват ничего не. понимал. Он не мог понять. Для него все было ясно как божий день, а эти тактические приемы только сбивали его с толку. Хорват смотрел то на Суру, то на Фаркаша. Они стояли опустив голову. Он хотел крикнуть им, что он столько лет сидел в тюрьме и столько страдал. Но понял, что это бесполезно. Они все это знали. Возможно, знал и товарищ из Бухареста. Хорват почувствовал вдруг, что очень устал. Вытерев потный лоб, он подождал, не скажут ли ему еще чего-нибудь. Но Суру и Фаркаш молчали, стараясь не встречаться с ним глазами.

— Понимаю, — проговорил он наконец. — Понимаю… — но он забыл, что именно он понял, и замолчал.

— Ив наших, и в твоих интересах, — сказал некоторое время спустя представитель центра, — лучше тебе не заходить пока в уездный комитет. Будь спокоен, все уладится.

Хорват протянул ему руку, но этот жест ему самому показался смешным. Он повернулся и вышел. Дойдя до конца коридора, он услышал, как хлопнула дверь. Остановился. Он был убежден, что его хотят позвать обратно. Обернулся. Нет, он ошибся. Это закрыли дверь, которую он оставил открытой.

2

У ворот уездного комитета Хорват встретился с Герасимом. Держа в руках газету, тот кричал так громко что останавливались прохожие:

— Ты видел, Хорват? Когда я купил газету и прочел статью, я помчался прямо в редакцию, я был уверен, что встречу там и тебя. А застал какого-то типа с бородой. Схватил его за лацкан и спросил, кто написал эту статью. Он сказал, что не он.

— Как, вот так просто и сказал?

— Не совсем так. Сначала он стал звать на помощь. Я встряхнул его малость, но мы стояли слишком близко от стены, и он ударился башкой. Потом он стал благоразумней. Сказал, что статью написал некий Хырцэу… Ты его знаешь?

— Нет, никогда и не слышал.

— Я искал его всюду. Хотел сунуть головой в печатный станок. Какое свинство!..

Хорват грустно улыбнулся и хлопнул его по плечу.

— Ты молод и горяч, Герасим. Все сложнее, чем ты думаешь…

— Что? Ты хочешь все это так оставить? Ты что, обалдел?!

— Наверное. Но это не важно. Иди, мне кажется, тебя ждут. И у меня есть дела.

Он повернулся и пошел, размашисто шагая, чтобы показать Герасиму, что он действительно куда-то спешит. Однако прошло полчаса, а он все шагал так же энергично и разговаривал сам с собой. Потом устал, запыхался. Зашел в первый попавшийся кабачок и сел за столик. Официант спросил, что подать.

Хорвату совсем не хотелось пить. Однако он сказал:

— Вина…

Официант поставил перед ним бутылку. Машинально Хорват налил стакан и выпил залпом. Потом еще один. Опомнился, когда бутылка была пуста. Официант больше ничего не спрашивал. Он принес ему еще бутылку. Тут Хорват словно очнулся, вспомнил, что у него нет ни гроша. Его охватил страх. Что скажут люди? Его узнают, поймут, с кем имеют дело, позовут полицию. И даже если потом все утрясется, сейчас будет неслыханный скандал. Возможно, чтобы спасти его, придется вмешаться уездному комитету. Вот уж чего он не хотел, нет, ни за что на свете. Машинально порылся в карманах, чтобы проверить, не найдется ли там хоть немного мелочи. Ничего. Только выданное уездным комитетом удостоверение, что он, Хорват, состоит в партийном активе, да справка о том, что сидел три года в военной тюрьме в Тимишоаре.

Как только он вспомнил, что у него нет денег, ему стало чудиться, что официант подозрительно поглядывает на него. Хорват устроился поудобнее, желая показать, что не спешит. Потом ему пришла в голову спасительная идея. Послать кого-нибудь домой и попросить денег у Флорики. Да, это было бы самое лучшее. Но кого можно послать? И под каким предлогом? Ему хотелось сделать так, чтобы у официанта не возникло подозрений.

Когда стало темнеть, он уже немножко захмелел. Заказал жаркое. Нужно прийти в себя. От еды стало лучше. Только теперь он осмотрелся: за соседним столиком сидели два подвыпивших железнодорожника и на чем свет стоит ругали какого-то чиновника, по их мнению, идиота и кретина. Один из них уже несколько недель не брился, у него выросла редкая светлая бородка, и он стал похож на Христа. Второй был худой и грязный, по-видимому только что с работы, на обеих руках у него были золотые часы. За другим столиком какой-то крикливо одетый человек в зеленой шляпе и галстуке канареечного цвета пытался заключить сделку с худощавой высокой женщиной, курившей сигарету за сигаретой. Женщина смотрела на голубоватый дым, который пускала прямо в лицо этому субъекту. Тот говорил быстро, жестикулируя, время от времени он вытаскивал туго набитый бумажник из свиной кожи и помахивал им перед женщиной. Та пыталась уловить момент и завладеть деньгами, но мужчина каждый раз засовывал бумажник обратно в карман.

Хорват улыбнулся. Странные люди. Спроса их, знают ли они, что мир изменился, они не смогут ответить. Это их не интересует. На стене прикреплен кнопками портрет Агарича, вырезанный из журнала «Реалитатя Илустратэ». Хорвата злила мысль, что пока он сидел по тюрьмам, эти люди были на свободе и считались честными, уважаемыми гражданами. Он устало махнул рукой. К его отчаянию перед ним вырос официант:

— Рассчитаться?

— Нет, нет, — поспешно ответил Хорват. — Еще жаркое.

Официант принес ему еще порцию. Когда Хорват кончил есть, зажегся свет. И в помещении, и на улице. Хозяин в клетчатом жилете сидел за стойкой на высоком стуле. Хорват уже собрался было подойти к нему, чтобы переговорить, он хотел предложить послать кого-нибудь вместе с ним домой за деньгами, как вдруг вошел какой-то офицер. «Лучше, — решил Хорват, — подождать, пока уйдет офицер». Тот спросил сигареты и вышел. Хорват встал и подошел к хозяину.

— Послушайте, — сказал он, — мне нужно с вами поговорить.

Хозяин нагнулся к нему. Только сейчас Хорват заметил, что у него разные глаза. Левый отливал желтизной, а правый был голубоватый.

В эту минуту кто-то хлопнул Хорвата по плечу. Он обернулся и узнал Василикэ Балша. Он чуть не вскрикнул от радости, но в следующий миг овладел собой. Василикэ Балш был оборван, по его виду можно было сразу определить, что у него за душой не больше двух леев. И все же Хорват радостно пожал ему руку. Его-то он и пошлет домой за деньгами.

Хозяин переспросил:

— Вы сказали, что хотите поговорить со мной?

— Да, — ответил Хорват, растерявшись. После короткой паузы он добавил: — Мне кажется, мясо у вас не очень свежее. Что вы на это скажете? — И, не дожидаясь ответа, пошел обратно к своему столику, потащив за собой и Василикэ Балша. — Садись, дорогой, я не видел тебя целую вечность.

— Примерно три дня, — поправил его Василикэ. — Знаешь, я все это время много размышлял.

— Над чем же ты размышлял, Василикэ Балш?

— Что лучше быть живым, чем мертвым. Это великая истина.

Хорват рассмеялся.

— Слушай, Василикэ, я в очень большом затруднении.

— Из-за коммунистов?

— Нет.

— Жаль. С тобой я мог бы делать большие дела. Ты мне нравишься! Ты мне понравился еще там, в тюрьме. Правда ведь, я вел себя глупо?

— Оставим это.

— Нет, нет. Когда я вспоминаю тюрьму, мне хочется надавать себе пощечин. Как мог вести себя так Василикэ Балш? Мне стыдно: стыдно, что я струсил. Но что поделаешь! Видишь ли, если бы человек жил два раза или пять раз, тогда другое дело. Но мы, к сожалению, живем только однажды, и это делает нас трусливыми и злыми.

— Мне не нравится, когда ты философствуешь, Василикэ… Я сказал тебе, что нахожусь в очень затруднительном положении. У меня нет денег.

— Хочешь, я открою тебе секрет? — таинственно спросил Василикэ.

— Открой.

— И я нахожусь в большом затруднении. Я еще не начал работу.

— Но у меня совершенно определенное затруднение: мне нечем заплатить за еду.

— Ого, это уже серьезнее. Сколько ты должен?

— За две бутылки вина и две порции жаркого. Не можешь ли ты сходить ко мне домой и принести немного денег?

— Где ты живешь?

Хорват принялся объяснять ему. Но когда он назвал текстильную фабрику, Василикэ развел руками.

— Это далеко, дорогой. Слишком далеко. Подожди, мы достанем денег. — Он огляделся вокруг наметанным глазом и подозвал официанта.

— Лист бумаги, дражайший. Да побыстрее, дело важное.

Официант принес лист бумаги. Василикэ Балш вытащил из кармана огрызок химического карандаша, смочил его в вине и вывел печатными буквами: «Берегитесь воров». Закончив, он полюбовался своим художеством, потом обвел пунктиром рамку.

— У тебя нет иголки, толстяк?

Хорват вытащил из лацкана булавку.

— Что ты собираешься делать?

— Увидишь. Только не волнуйся. Держи себя в руках, а то нам не расплатиться.

Василикэ взял бумагу и булавку, подошел к стойке и потребовал стакан воды. Пока официант обслуживал его, он приколол объявление под жестяным ободком стойки. Победоносно улыбаясь, Василикэ вернулся к столику и сел так, чтобы видеть все помещение.