Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

напряжением, и напряжение немедленно передавалось»[2305]. «Этого, — по мнению Г. Померанца, — не могла заменить никакая книга. На твоих глазах рождается мысль, факты обнажают свою логику, свой внутренний смысл. Перед тобой не мешок с книгами, а личность, захватывающая своей жаждой точного, окончательного слова»[2306].

Леонид Ефимович, — подтверждает Л. Лунгина, — обладал удивительным даром — он заражал наслаждением, которое испытывал сам, вникая в каждую деталь текста, постепенно подводил нас к самой сути мысли того или иного автора и потом еще умел его поставить в соответствие с эпохой, и получался такой глубокий и широкий взгляд на время, на его художественную суть, что мы как бешеные кинулись всё читать, готовились…[2307]

Но тут война. Как и многие, в октябре 1941-го П. записался добровольцем в народное ополчение, но, защищая Москву, повоевал недолго. Был в феврале 1942-го, согласно правительственному распоряжению о возвращении научных работников, служивших рядовыми, отозван в МГУ, читал по совместительству лекции в Ярославле и Загорске, в Военном институте иностранных языков. И вновь блистал как с кафедры, так и в приватных разговорах, вновь, оценим это в лексике того времени, распускал язык, за что ему ставили в вину «низкопоклонство перед Западом», чинили всяческие препоны, но из университета все-таки не увольняли.

Вплоть до 2 июня 1951-го, когда П. был арестован и, в течение 52 суток пройдя следствие, по классической статье 58.10, ч. 1 приговорен к 10 годам ИТЛ с последующей пожизненной ссылкой «в отдаленные районы Сибири».

Доносчик известен — это Яков Эльсберг, который, — по словам Л. Лунгиной, —

вдруг прикипел к Пинскому. Он, как и Леонид Ефимович, читал в университете лекции, преподавал теорию литературы. После лекций не уходил, ждал часами Леню, чтобы проводить домой, чтобы с ним походить-поговорить. А разговаривать с Эльсбергом было интересно, потому что это был человек широко мыслящий. И я все говорила: Леня, эти прогулки к добру не приведут. Он отвечал: глупости, я с ним уже почти год разговариваю, я уже ему наговорил такого, что меня десять раз бы посадили. Все это чепуха. Все это страхи.

Но, как выяснилось, Леня ошибался. Когда он вернулся в самом начале 55-го года, то рассказал нам, что это был именно Эльсберг. Что Эльсберг, оказывается, после каждой беседы с ним не ленился садиться за письменный стол и подробно излагать, о чем шла речь. И получился довольно объемистый материал[2308].

Вернулся П. в Москву только, — поправим Л. Лунгину, — в феврале 1956 года, в сентябре получил справку о реабилитации. Однако, — рассказывает в предисловии к посмертному изданию трудов П. «Ренессанс. Барокко. Просвещение» (М.: РГГУ, 2002) его вдова Е. Лысенко, —

в университет его не думали приглашать[2309], да и сам он, после всего пережитого, туда не стремился. <…> Надо было пересилить себя, отказаться от любимой деятельности лектора, учителя, ставшей второй (а может, и первой) натурой, и переключиться на другой вид работы. Естественно, литературной.

Так гений живого слова, который, — по оценке Д. Самойлова, — «писал значительно хуже»[2310], чем говорил, вынужден был сменить кафедру на письменный стол, уже текстами зарабатывая себе на пропитание и в текстах добиваясь столь дорогой ему высокой интеллектуальной точности. П. занялся научной редактурой западноевропейской классики, сотрудничал с редакцией «Краткой литературной энциклопедии», с журналами «Вопросы литературы» и «Вопросы философии», написал множество сопроводительных статей к отборным книгам, и в том числе развернутое послесловие к «Разговору о Данте» О. Мандельштама (1967). Свои книги не часто, но тоже выпускал: «Реализм эпохи Возрождения» (1961), «Шекспир. Основные начала драматургии» (1971).

Что же до учительства, то оно трансформировалось в общение, в жаркие диспуты как о корневых проблемах мировой культуры, так и о политической злобе дня. Среди его — очных и по переписке — собеседников М. Бахтин и Г. Козинцев, Е. Гинзбург и Б. Чичибабин, иные многие — вплоть до В. Некрасова и А. Галича, Р. и Л. Копелевых, Вен. Ерофеева, И. Губермана, художников и поэтов — «лианозовцев». По свидетельству Е. Лысенко, это П. посоветовал Н. Мандельштам размножить экземпляры своих «Воспоминаний» и пустить их в свет[2311], В. Шаламову помог сгруппировать отдельные колымские рассказы в циклы, что придало им характер истинной эпопеи[2312], первым и в неуступчивом споре с Д. Самойловым оценил талант Вс. Некрасова, неприкаянно «бродившего тогда по московским салонам со своим рациональным алогизмом»…[2313]

Ну и лекции, конечно, как без лекций — «О прогрессе», «Личность и вера», «Поэтическое и художественное», «Выразительность». Они читались П. по преимуществу у его друзей, а «когда, — вспоминает Е. Лысенко, — после 24 лет проживания в одной комнате студенческого общежития, наша семья переехала в кооперативную квартиру», то и у себя дома.

За этим домом, где собирались опасные люди, оседал сам- и тамиздат, редактировались и подписывались диссидентские заявления, разумеется, неусыпно следили, а 6 мая 1972 года провели и обыск, после чего доступ П. к печатному станку был почти окончательно перекрыт. Но он продолжал писать — и корреспонденции к знакомым и незнакомым собеседникам, в том числе Г. Струве в Штаты, и обширные, все разраставшиеся книги, и относительно короткие фрагменты, тоже складывавшиеся в единое целое. «Парафразы и памятования», опубликованные под псевдонимом Н. Лепин, составили в 1980 году отдельный номер парижского «Синтаксиса» (№ 7), а другие фрагменты, и тоже пока далеко не полностью, пойдут к читателям уже после смерти автора.

Тиражами, конечно, крохотными (у сборника «Почему Бог спит» он всего 200 экземпляров), но запечатлевшими ход мысли и образ мысли человека, который всю свою жизнь занят был только одним — поисками истины.

Соч.: Магистральный сюжет: Ф. Вийон, В. Шекспир, Б. Грасиан, В. Скотт. М.: Сов. писатель, 1989; Ренессанс. Барокко. Просвещение: Статьи. Лекции. М.: РГГУ, 2002; Минимы. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2007; Почему Бог спит: Самиздатский трактат Л. Е. Пинского и его переписка с Г. М. Козинцевым. СПб.: Нестор-История, 2019.

Пирожкова Антонина Николаевна (1909–2010)

В кругу великих спутниц великих писателей П. — безусловное исключение. Уже потому хотя бы, что к моменту знакомства с И. Бабелем в 1932 году она, несмотря на молодость, была вполне состоявшимся, уверенным в себе инженером-проектировщиком. Да и потом сделала отличную профессиональную карьеру: главный конструктор Метропроекта, автор инженерных решений станций «Площадь Революции», «Павелецкая», обеих «Киевских» — радиальной и кольцевой, участница проектирования «Маяковской» и «Арбатской».

На роль музы, домашнего цензора и уж тем более актора литературной жизни она и в самой малой степени не претендовала, так что будущее у пары, в 1934 году связавшей себя узами гражданского брака, виделось безоблачным. Но 15 мая 1939 года Бабеля арестовали.

Согласно установленному еще в 1937-м