Тени исчезают в полдень - Анатолий Степанович Иванов

бригадиром. Клавдия сготовила хороший ужин, купила бутылку водки.

— Спасибо, Клавдия. Хорошая ты, — сказал он. Но и только.

Он выпил стакан водки. Клавдия чувствовала — чтоб не обидеть ее.

В последующие дни он тоже молчал. Клавдия понимала — молчит Фрол теперь не от замкнутости, не от обиды на нее и на себя, не оттого, что не знает, как от нее отделаться. Она по тысяче мелочей, недоступных чужому глазу, видела, что этот нескладный и некрасивый человек любит ее и был бы рад прожить с ней остаток дней. Он молчит от горя, от внутренней боли, понимая, что нельзя, не может жить с ней, Клавдией Никулиной. Вон Зина уже приехала в деревню. Вон Митька, говорят, забегал уж однажды к ее сестре. Сам Фрол изредка заходит к ней.

Клавдии было нелегко. Но она не решалась говорить о чем-либо с Фролом, не решалась спросить и у сестры, зачем ходит к ней Фрол. И зачем спрашивать, когда все и так ясно. И люди, обычно падкие на пересуды, никак не комментировали этих событий. Может быть, они и судачили меж собой, но ей виду не показывали.

Особым чутьем Клавдия понимала: ее, кажется, оберегают от всяких волнений, — видно, так наказал Большаков. Но ей от этого было не легче, она словно попала в какую-то пустоту, где нет ни ветерка, ни звука.

И сегодня за обедом, не в силах больше выносить этой пустоты, начала было:

— Я хотела, Фрол…

А Фрол поспешно полез из-за стола, оставляя почти нетронутым обед:

— Не хочется что-то мясного. Рыбки, что ли, пойти принести на ужин?

— Иди, — тихонько сказала она, бороздя ложкой в тарелке…

…Солнце все-таки выпуталось из цепких ветвей осокоря, скатилось вниз, за подернутые вечерней дымкой зареченские луга. Скатилось, чтобы завтра подняться с другого края земли.

И ледоход почти прошел. По Светлихе плыли теперь редковатые большие льдины, плыли важно, торжественно, будто именно ради них, чтобы освободить, расчистить им путь, кипела недавно тут вода, разбрасывая, кроша и поспешно угоняя вниз ледяное месиво.

В воздухе быстро холодало. Птахи за спиной умолкли. Сбоку, все тише и тише, гремел вешний поток, иссякая постепенно, обнажая еще мерзлые, но все-таки порядком источенные бока оврага.

Фрол встал, закинул сачок на плечо, пошел в деревню.

Ужинать он не стал, только сидел за столом и все смотрел на Клавдию. Она не поднимала головы и тоже почти ничего не ела.

Так прошло десять минут, двадцать.

— Чего же ты… ешь, — сказала Клавдия.

Фрол вздохнул и положил ложку.

— Видишь, как оно получается у нас, — проговорил он. Клавдия по-прежнему не подняла головы. Но Фрол заметил, что на стол упала ее бесшумная слезинка. — Ну-ну, Клавдия… Не надо, — попросил он. — Ты же знаешь, что я… с тобой бы… хотел…

— Господи! — воскликнула она, поднимая голову. Щеки ее, обветренные, горячие, блестели от слез. — А я разве не хотела бы?! Да ведь… Я не виню тебя. Я понимаю. Мне только жалко тебя.

Фрол встал, подошел к раздавленной горем женщине, погладил ее по мягким волосам тяжелой, заскорузлой, выдубленной конским потом рукой.

— Хорошая ты, Клавдия… Захар правильно сказал: для счастья была ты, видно, рождена, да судьба твоя на телеге где-то ехала, а телега сломалась.

— Господи! — опять воскликнула Клавдия. — Ничего, ничего… Только не надо так… Ты иди… Я вижу, каково тебе…

Фрол все стоял возле нее, все гладил по голове.

— Я бы давно ушел… — тихо проронил Курганов. — Да вот… все об этом Господе твоем думал… Я не знал, как тебе сказать… Я все боялся, чтобы ты… Захар меня тоже предупреждал… И сейчас боюсь… Главная-то змея сгорела, видать. Но… старушонки опять начнут ходить к тебе.

Речь Фрола была бессвязной, сбивчивой. Клашка запрокинула голову, глянула на Фрола снизу вверх, все поняла, закрутила головой и уткнулась ему в бок.

— Нет, нет… Теперь не будут. Не пущу. Ты не бойся… Только…

— Вот и хорошо. Вот и хорошо. Тогда… что ж…

— Только, — Клавдия еще сильнее прижалась к его боку, — только ты, Фрол, помоги мне еще немного…

— Да я что угодно для тебя… Ты подскажи — как…

— Я все ждала… Надеялась — ребенок у меня будет. Тогда бы мне все нипочем. Доехала бы тогда моя судьба… на той телеге. А вроде нету пока, ничего не чувствую… Ты понимаешь?

Фрол понимал. Но ничего не говорил, пораженный такой просьбой.

— Ты прости меня, дуру, — прошептала Клавдия, оторвавшись от Фрола, поставила руки локтями на стол и спрятала в ладонях лицо. — Только не думай обо мне плохо. А теперь иди. Мне стыдно на тебя смотреть…

И Фрол неслышно отошел. Стараясь не скрипнуть, он прикрыл за собой дверь.

На улице Курганов долго стоял под звездным небом, курил и прислушивался, не раздастся ли какой звук из Клашкиного дома. Ему казалось, что, если бы Клавдия вышла сейчас на крыльцо, позвала его, он не раздумывая, с радостью и облегчением вбежал бы обратно в этот домишко, и уже навсегда. И уже никто и уже ничто не заставило бы его покинуть Клавдию.

Влажный холодный воздух гулял над деревней, качал голые кусты. Было слышно, как бьют в берега несильные волны Светлихи.

Целую зиму берега реки были безмолвны, но теперь ожили. И Фрол вспомнил почему-то, как он прошлым летом сидел в темноте у крохотного озерка и слушал еле уловимый шорох его волн. Слушал, а потом подошла Клавдия…

…Из дома Никулиной не раздавалось ни звука, хозяйка его не выходила на крыльцо. Фрол медленно двинулся вдоль по улице.

Шел не спеша, будто обдумывая на ходу, что ж теперь делать, куда повернуть.

Повернул к квартире Антипа Никулина.

Зина, читавшая книжку, быстро отложила ее, беспокойно поднялась. По ее лицу