Янки при дворе короля Артура - Марк Твен

Послѣ молитвы мы обѣдали въ большомъ банкетномъ залѣ, освѣщенномъ сотнями смоляныхъ факеловъ. Въ переднемъ углу залы было устроено возвышеніе подъ балдахиномъ, подъ которымъ былъ накрытъ столъ для короля, королевы и принца Уэймъ. Отъ возвышенія тянулся длинный общій столъ, верхній конецъ котораго назначался для благородныхъ посѣтителей и взрослыхъ членовъ ихъ семьи, а также и для придворныхъ, всего тутъ было шестьдесятъ одинъ человѣкъ, а на нижнемъ концѣ стола сидѣли младшіе офицеры дворца съ ихъ подчиненными; всего за столомъ сидѣло сто восемнадцать человѣкъ; за ихъ стульями стояли ливрейные слуги, кромѣ того, масса была другихъ слугъ, прислуживавшихъ за столомъ. Это представляло великолѣпное зрѣлище. На галлереѣ помѣщался оркестръ съ цимбалами, рожками, арфами и другими ужасными инструментами, который и открылъ банкетъ нестройнымъ ученическимъ сочиненіемъ или своеобразною агоніею рыданій; это сочиненіе нѣсколько столѣтій позднѣе было извѣстно подъ названіемъ «Въ сладкомъ ожиданіи». Это была новость, которая должна была быть обработана нѣсколько болѣе. По вслѣдствіе этой причины или какой-либо другой королева приказала повѣсить композитора послѣ обѣда.

Послѣ этой музыки патеръ, стоявшій за королевскимъ столомъ, прочиталъ по латыни молитву. Затѣмъ цѣлый батальонъ служителей бросился съ своихъ мѣстъ и сталъ выносить блюда, шумѣть, торопиться, подавать; ѣда началась. Никто изъ обѣдавшихъ не говорилъ ни слова, а всѣ были поглощены своимъ дѣломъ.

Шумъ жеванія шелъ въ унисонъ и этотъ звукъ походилъ на глухой шумъ какого-то подземнаго механизма.

Такое истребленіе пищи продолжалось полтора часа и невозможно себѣ представить количество потребленныхъ съѣстныхъ припасовъ. Главнымъ блюдомъ этого банкета былъ огромный дикій медвѣдь, лежавшій такъ величественно и неподвижно на громадномъ блюдѣ, но отъ него ничего не осталось, даже подобія какихъ либо объѣдковъ; а этотъ медвѣдь былъ типомъ и символомъ того, что сталось и съ другими блюдами.

Когда подали сладкія блюда, то начались попойка и разговоры. Вино и медъ исчезали галлонъ за галлономъ и всякій чувствовалъ себя сначала очень комфортабельно, затѣмъ счастливо, а потомъ весело — оба пола — и, наконецъ, поднялся шумъ. Мужчины разсказывали ужасные анекдоты, но никто не краснѣлъ, а когда разсказывалось что либо очень пикантное, то все общество закатывалось такимъ громкимъ смѣхомъ, который заставилъ бы задрожать любую крѣпость. Дамы также разсказывали анекдоты и исторійки, отъ которыхъ Маргарита Наваррская закрылась бы носовымъ платкомъ точно такъ же, какъ и великая Елизавета, королева англійская; но здѣсь никто не закрывался и всѣ только смѣялись, а, лучше сказать, ревѣли; въ большинствѣ всѣхъ этихъ анекдотовъ духовныя лица играли главную роль, но это нисколько не смущало капеллана, онъ смѣялся вмѣстѣ съ прочими; и даже болѣе, — спѣлъ по приглашенію пѣсенку такого скабрезнаго сорта, какую еще никто и не пѣлъ въ тотъ вечеръ.

Около полуночи всѣ утомились, смѣяться надоѣло и каждый только пилъ; затѣмъ нѣкоторые плакали отъ опьяненія, другіе были некстати любезны, иные ссорились; затѣмъ нѣкоторые были уже черезчуръ веселы, а были и такіе, которые какъ мертвые лежали подъ столомъ. Но изъ всѣхъ дамъ самое ужасное зрѣлище представляла одна молодая герцогиня, недавно вышедшая замужъ. Эта герцогиня могла служить прототипомъ жившей нѣсколько столѣтій послѣ нея молоденькой дочери Регента Орлеанскаго, которую вынесли на рукахъ съ одного параднаго обѣда, всю испачканную, пьяную, безпомощную и уложили въ постель; между тѣмъ, это было въ послѣдніе грустные дни Стараго Режима.

Но вдругъ лишь только патеръ поднялъ руки и всѣ головы склонились для принятія благословенія, какъ подъ аркою у двери въ концѣ зала появилась сгорбленная старуха съ сѣдыми волосами и, опираясь на костыли, остановилась у порога; новопришедшая, поднявъ костыль и указывая имъ на королеву, воскликнула:

— Чудовище! Кара Божія да падетъ на тебя! Женщина безъ всякой жалости! Ты убила моего невиннаго внука и привела въ отчаяніе мое старое сердце, у котораго не было ни родныхъ, ни друзей, ни защиты. У меня въ цѣломъ мірѣ не было никого, кромѣ него!

Всѣ были объяты ужасомъ, такъ какъ проклятіе считалось ужасною вещью этими людьми; но королева величественно встала съ смертоноснымъ огнемъ въ глазахъ и отдала безчеловѣчное приказаніе:

— Взять ее! къ столбу ее!

Стража двинулась съ своихъ мѣстъ, чтобы повиноваться приказанію королевы; это былъ позоръ; ужасно было видѣть такую вещь. Но что было дѣлать? Сэнди бросила на меня украдкой взглядъ; я понялъ, что она что-то задумала, и сказалъ:

— Дѣлай, что знаешь.

Она встала, подошла къ королевѣ и, указывая на меня, сказала:

— Государыня, онъ говоритъ, что этого не слѣдуетъ дѣлать. Отмѣните ваше приказаніе или онъ уничтожитъ этотъ замокъ, который разлетится въ пухъ и прахъ, подобно несбыточному сну.

Посудите только, что за глупое условіе, чтобы выручить человѣка. Между тѣмъ, какъ королева…

Мой паническій страхъ совершенно прошелъ; что же касается до королевы, то она, точно утомленная, дала знакъ отмѣны приказа, опустилась въ свое кресло и совершенно отрезвѣла. Тоже самое было и со всѣми прочими. Все собраніе встало и, оставивъ всякія церемоніи бросилось толпою къ двери, опрокидывая стулья, разбивая посуду и вазы, волнуясь, шумя, ужасаясь, толкаясь, и прежде чѣмъ я успѣлъ опомниться залъ былъ совершенно пустъ. Да, это были суевѣрные люди!

Бѣдная королева была до такой степени удручена и принижена, что даже боялась отдать приказаніе повѣсить композитора, не посовѣтовавшись со мною. Мнѣ было очень грустно за нее и всякій на моемъ мѣстѣ пожалѣлъ бы ее, такъ какъ она дѣйствительно страдала, я съ своей стороны хотѣлъ сдѣлать что-нибудь благоразумное, не доводя вещей до послѣдней крайности. Я сталъ обсуждать это дѣло и кончилъ тѣмъ, что приказалъ сыграть музыкантамъ еще въ нашемъ присутствіи это «Сладкое ожиданіе», что, конечно, они и исполнили. Тутъ я увидѣлъ, что королева была совершенію права и далъ ей позволеніе повѣсить весь оркестръ. Это имѣло хорошее вліяніе на королеву. Государственный человѣкъ мало выигрываетъ, употребляя деспотическій авторитетъ при всѣхъ представляющихся случаяхъ, такъ какъ это оскорбляетъ справедливую гордость его подчиненныхъ и можетъ подорвать его могущество. Самая лучшая политика — это небольшія уступки то тамъ, то здѣсь, но вмѣстѣ съ тѣмъ такія, которыя не могутъ принести вреда.

Теперь королева опять была въ хорошемъ расположеніи духа и достаточно счастлива; весьма естественно, что выпитое ею вино начинало испаряться и она сдѣлалась предупредительною. Я подъ этимъ подразумѣваю, что опять зазвучалъ серебряный колокольчикъ ея языка. По истинѣ сказать, она была мастерица вести разговоръ. Но въ данную минуту ея разговоръ не увлекалъ меня нисколько, такъ какъ было уже поздно и меня клонило ко сну. Я очень желалъ бы выбрать удобную минуту, отправиться въ назначенную для меня комнату и лечь спать. Но теперь мнѣ приходилось только мечтать объ этомъ; и такъ, она продолжала все щебетать и щебетать при мирной тишинѣ заснувшаго замка; какъ вдругъ точно изъ глубины подъ нами раздался отдаленный звукъ, похожій на глухой крикъ, въ которомъ выражалась агонія; меня всего передернуло. Королева остановилась, въ ея глазахъ блеснуло удовольствіе; она вытянула свою граціозную головку, какъ птичка, которая къ чему-нибудь прислушивается. Поэтомъ страшный звукъ повторился еще разъ среди мертвой тишины.

— Что это такое? — спросилъ я.

— Это непокорная душа; она долго упорствуетъ. Вотъ уже прошло много часовъ.

— Упорствуетъ въ чемъ?

— Въ пыткѣ. Пойдемте, я вамъ покажу забавное зрѣлище. Теперь онъ не станетъ скрывать своей тайны; мы вырвемъ ее у него.

Что это былъ за кроткій, мягкій демонъ эта королева; она вела себя такъ спокойно и весело; меня же всего трясло отъ сочувствія къ страданіямъ этого человѣка. Мы шли въ сопровожденіи стражи съ зажженными факелами, пробираясь по отзвучнымъ корридорамъ, спускаясь внизъ по каменнымъ лѣстницамъ сырымъ и грязнымъ, отъ которыхъ несло плѣсенью; да, это было непріятное путешествіе и его не могла даже ни скоротать, ни сдѣлать болѣе пріятнымъ неумолкаемая болтовня королевы; она разсказывала мнѣ о страдальцѣ и о его преступленіи. Онъ былъ обвиненъ какимъ-то неизвѣстнымъ доносчикомъ въ томъ, что убилъ оленя въ королевскомъ паркѣ. На это я отвѣтилъ:

— Анонимное показаніе не можетъ быть справедливо, ваше величество. Было бы лучше поставить на очную ставку обвинителя съ обвиняемымъ.

— Я объ этомъ не подумала; впрочемъ, это мало измѣнило бы дѣло. Доносчикъ явился ночью къ лѣсничему замаскированный и, объявивъ объ убійствѣ оленя, тотчасъ же ушелъ; лѣсничій же вовсе его не знаетъ.