Сага о бескрылых (СИ) - Юрий Павлович Валин

местным произношением слову общего языка «load» в значении «нагрузка», «нагружение», «груз», «тяжесть».

Глава 7

Тритона поймали моряки с «Акса», когда снимали тайком поставленные сети. Дарк оказался вертким, упорно отбивался острогой. На шум сражения подоспели моряки с двух ближайших униров, помогли. Израненного уродца связали и под победные крики подняли на подошедшую «Лямбду». Там криков прибавилось, потому что на корабле имелись штабные дознатчики и гребцам с «Акса», а заодно и другим особо ловким охотникам, немедленно всыпали плетей: за неурочный лов рыбы и за раненых, что без приказа пострадали от зловредного рыбьехвостого дарка. Самого тритона, замотанного в сеть и цепи передали на штабное «Откровение».

Когда Укс производил Грузу вечерний выгул с умыванием, с огромного «словеса» доносился вой пытаемого дарка. Выл тритон бессловесно, но громко.

— Чтоб они утонули, шмонды ублёвые, — злобно пожелал оборотень.

— Повоет и сдохнет, — проворчал уставший десятник. — Жри, давай.

Оборотень (нет, точно баба) совсем избаловался и требовал, чтобы его хоть раз в день кормили не под мешком.

Укс слушал, как оно чавкает и водой запивает, смотрел на ноги — к мельтешению образов несколько попривык: белокожие и смуглые, изящные и мозолистые ноги уже не искушали. Любопытно было за обувью следить: некоторых туфель и сандалий десятнику не приходилось видеть даже в богатом Хиссисе, а иногда на ногах мелькало что-то этакое, что и обувью-то не назовешь. Сколько же такая сапожная фантазия серебром потянет?

Оборотень вытерла миску куском крошащегося хлеба, потом на всякий случай облизала посудину и грустно сказала:

— Воет и воет. И когда ж помрет? Смысла в таких пытках нету.

— Нету, — согласился десятник. — Если нас так кормить продолжат, мы без всяких пыток взвоем.

Послушали задыхающийся крик бесконечной боли и оборотень заметил:

— В живучести есть плохая сторона. Человек бы уже давно сдох, а мы, дарки, всё страдать должны.

— Не ной. Отвертелся от пыточной, радуйся. Нам до этого дарка дела нет. Попался — пусть поет.

— Сам-то ты кто? — пробурчал впавший в меланхолию после пустой каши-ячки, оборотень. — Будешь когда-нибудь и сам вот так без устали голосить.

— Что это «без устали»? Мне много не надо.

— Угу. Голову бабам в Хиссисе дурить станешь. Я же чую что ты дарк.

— Что несешь? Сдурел⁈

Лоуд пожала приятно-округлыми плечами, обнаженными по самые… в общем целиком:

— Запах тебя выдает. Сразу нечеловечье чувствуется. Что ты напрягся? Ошиблась я? Полукровка, что ли?

— Иди ты…

Тритон выл-мучился до рассвета. Моряки просыпались, проклинали дознатчиков, а заодно и Святое Слово. Вдали от Сюмболо клятва на верность Храму ощутимо послабела.

Утром всех архов кораблей собрали у штабного «Откровения». Вернувшись, Ирон кратко растолковал команде, что тритоны «за бессловесность и упрямство» признаны грешниками, и отныне хвостатым дикарям навеки отказано в Откровении Слова. Укс и остальные моряки-ветераны команды «Фоса» лишь переглянулись: года три назад Храм пытался вербовать союзников среди морских дарков, унир тогда возил послания на Восточные отмели. Тритоны особо общительны и гостеприимны не были, но отборным тиннусом послов всегда отдаривали. Письма кто-то у подводных дарков читать умел, и даже связные ответы карябал. Выходит, теперь с ними война и на дареных тиннусов надеяться нечего?

Из-за возни с оглашением выступили в поход поздно, да еще было приказано пройти вдоль берега. «Тетра» села на мель, один из униров пропорол днище, остальные прошли и урок получили. Стояло на берегу сооружение вроде виселицы, но к верхней перекладине за руки был прибит тритон. Еще живой. С боков ему зеленоватую шкуру содрали, натужно ходили во вздохах белые кости ребер в обрамлении розового мяса, раздувались жабры на шее. Мощный хвост висел обессилено, почти касаясь земли, капала слизь. Лицо дарка теперь уж едва ли какую береговую деву могло приманить: ноздри выдраны, в приоткрытом рту обломки зубов. Ну и еще многого на мускулистом теле дарка не хватало.

— Видать, сильным мужчиной хвостатый-то был, — вздохнул мудрый Фухл и схлопотал плетью по спине.

— Языки придержите, дурни подзаглотные, — приказал арх, взмахивая плетью-шестихвосткой. — В почтении к Храму нас Слово вперед ведет!

Очень правильно было сказано. На «Фосе» стукач имелся, да может и не один.

Поразмыслив, Укс вечером посоветовался с грузом — Лоуд делать нечего, он всех слышит и частично видит.

— Или Солок или Ноготь, — без особых раздумий сказал оборотень. — Их двоих раздатчики чаще всего берут ходить за нэком на барку. Из новых береговых припёрков, считай, только они ездят.

— Да, имелась такая догадка, — согласился десятник. — Не фрух, что правильная. Ну, так мы и не дознатчики, можем и ошибиться.

— Какой с нас спрос? — ухмыльнулся оборотень. — Надо бы убрать шептуна. Не дело мне в мешке жить на манер вяленого салминуса. Так и ослепнуть можно.

— Подумаем.

— А ты, десятник-мыслитель, еще вот о чем поразмысли. Если тритоны не союзники Храма, возможно, они наоборот…?

Укс пожал плечами:

— Лично у меня вообще союзников не водится. Кроме лохматого урода, да и тот только до Хиссиса на шее сидит.

— Это понятно. Но если хвостатые дарки зад флоту покусают, разве не станет веселее?

Укс глянул в бабское изменчивое лицо:

— Тебе-то, красавица гнутоногая, такой интерес число храмовых людишек поуменьшить?

— А ты, синеглазый, во сколько свою память обрезанную ценишь?

— Готов доплатить, чтобы окончательно забрали. Еще раз о памяти моей вспомнишь — десятник коснулся «ореха» кинжальной рукоятки, — в зад вобью и прокручу, пока все кишки на клинок не намотаются.

— Понятно. Забыла. Но свою память я дорого ценю, уж не обессудь. Так что пусть продолжают процент выплачивать.

— Хм, «процент». Сильно грамотная ты для кривоногой лохмачки. Ну, на процент имеешь право.

* * *

Моряки «Каппы» сидели у ночного костра: на металлической решетке, украденной из груза, жарились две одиноких черноперки и подпекалась кучка съедобных водорослей. Собранные у прибоя ракушки были уже испечены и съедены, больше ничего найти не удалось — берег был тщательно прочесан сотнями оголодавших моряков. То, что называлось флотским ужином, уже давно было проглочено, порция нэка разошлась по крови. Хотелось жрать. Десяток храмовых воителей печально смотрел на огонь. Со стоявшего недалеко «Откровения» сквозь шорох прибоя доносилось отнюдь не бодрящее треньканье одинокой кифары.

К костру подошел сутулый моряк, судя по ободранной рубахе и обмотанным тряпками ладоням, из новобранцев.

— Нету жратвы, — резко предупредил коренастый десятник «Каппы». — Проваливай, самим мало.

— Нету? — уныло переспросил новобранец. — И у вас нету? Вы же с диера. Отборные бойцы. И тоже не кормят? Эх, провалиться мне пополам. Уморить нас хотят. Чтоб премии в Хиссисе сократить. Им-то что, штабным, у них и солонина, и бражка, и жрицы с музыкой. Слышите?

Моряки с опаской покосились на болтуна. Что несет? Какие бабы?

— Иди отсюда.