Камикадзе. Эскадрильи летчиков-смертников - Гордон Оллред

Кое-как я протянул эту неделю. Спустя одиннадцать дней после той памятной погони я снова поднялся в воздух. За это время многие ребята заметно повысили свой уровень, но я все равно числился среди лучших летчиков. Довольно странно, но Богомол больше не заставлял нас играть в игры с полетами за ведущей машиной. Конечно, мы уже научились очень многому, чтобы пускаться в такие детские гонки.

Каждый день я с воодушевлением смотрел в небо. Я был рожден летать и знал это. Этот птичий инстинкт я так сильно почувствовал на горе Икома. Попытки унизить Богомола больше не предпринимались. Конец был слишком близок. К тому же наказания стали применяться реже и уже не были такими жестокими. Даже наш сержант иногда уставал.

Окончание летной школы приближалось, и я волновался все сильнее и сильнее. Да, я был среди лучших летчиков эскадрильи, но совершил несколько ошибок. И все-таки… Сомнения и страх постоянно мучили меня. Никто точно не знал, сколько курсантов отберут в школу истребителей. Ходили разные слухи. Кто-то говорил, что возьмут только двух или трех человек. Другие утверждали, что около двадцати.

Вдобавок к этим сомнениям меня еще мучила мысль о том, что я мог не попасть в число летчиков-истребителей из-за своего конфликта с Богомолом. Хотя сержант внешне больше никак не проявлял ненависти ко мне. Наоборот, он, казалось, испытывал ко мне живой интерес. Но разве я не был одним из тех немногих, кто так хорошо умел летать вслед за искусным инструктором? Внутри меня постоянно боролись оптимизм и пессимизм. Когда до решающего дня осталась всего неделя, волнение стало таким сильным, что я едва не сошел с ума. Если меня поджидает неудача… Да, выход был очевиден. Только самоубийство станет единственным способом обрести покой.

Некоторые ребята, возможно, переживали не так сильно, но во всей 4-й эскадрилье все равно царило напряжение. Близкие друзья смотрели друг на друга как волки. При малейшем поводе возникали драки. Ока и Ямамото дважды чуть небросились в рукопашную, а я едва сдерживался, чтобы не кинуться с кулаками на Танаку, когда тот находился рядом. Всегда с усмешечкой и своими глупыми комментариями.

И все же мы как-то справились с напряжением последних дней. Обучение было окончено, и распределение произошло. В один из осенних дней я пробрался сквозь группу курсантов. Они собрались у доски, на которой вывешивались приказы. Вокруг слышались громкие разговоры и восклицания. Прочитав приказ, многие молча разворачивались и уходили. Лишь немногие проявили какие-то эмоции, но по их понурой походке, по опущенным плечам было видно, что они подавлены.

Я пробрался вперед и встал на цыпочки, пытаясь прочитать приказ. Передо мной все время маячили чьи-то головы и спины.

– Школа бомбардировщиков! – воскликнул кто-то, найдя в списках свое имя. – Не так плохо. Я боялся, что меня запишут в авиамеханики!

Один за другим курсанты читали свои имена и назначения, а затем уходили по одному или группами. Кто-то возбужденно болтал, кто-то хмуро молчал.

– Эй, Кувахара! – крикнул мне Ока. – Меня приняли!

Когда приятель направился ко мне, кто-то загородил ему дорогу. Ока бесцеремонно оттолкнул его в сторону:

– Эй, Кувахара… Ясуо, меня приняли!

– Отлично! – великодушно ответил я, но мои нервы готовы были лопнуть от напряжения.

– Я искал твое имя, – сказал приятель, – но они не дали мне времени… толкаются, как стадо баранов. Сакамото там ближе всех. Быстрее попроси его найти твое имя. Сакамото! Куда там Кувахару записали?

– Наверное, в связь, как меня, – ответил курсант.

– Что? – Я едва не задохнулся. Никогда, даже на гауптвахте меня не охватывал такой холод. Чуть не подавившись, я бросился вперед и уткнулся в чью-то спину.

– Да спокойно ты, Кувахара, тебя записали в истребители. И не надо из-за этого всех валить на землю. – Это был Танака. Впервые усмешка сползла с его лица. Он повернулся и зашагал прочь.

Откуда он узнал, что меня взяли в школу истребителей? Ведь Сакамото сказал… Наконец, я оказался прямо перед доской с приказами и стал лихорадочно искать свое имя в списке. Где же я? Сначала я никак не мог найти собственную фамилию! Да где же она? Ах, вот: «Кувахара… Школа истребителей»! Я повернулся, чтобы уйти, но тут же снова посмотрел на доску, чтобы удостовериться, не обманули ли меня глаза. Да, да, Сакамото ошибся.

– Ока! – Я поднял вверх большой палец.

Рядом с ним стоял Ямамото, и оба просто сияли. Эти два приятеля были просто неугомонными.

– Ямамото, ты тоже! – засмеялся я.

Он кивнул, и мы бросились обнимать друг друга, как родные братья.

– А что с Накамурой? – вдруг испугался я.

– Он с нами, – ответил Ямамото. – Я видел его имя.

– А где же он сам-то? – удивился Ока.

Через несколько секунд мы уже хлопали Накамуру по плечам и толкали сквозь толпу курсантов к доске. Он вытянул шею. Глаза его возбужденно блестели.

– Эй, истребитель! – заорал Ямамото. – Что ты там делаешь среди всех этих механиков?

Накамура повернулся к нам со смущенной улыбкой на лице. Ямамото бросился к нему:

– Давай! Вперед! Пробирайся туда!

Мы с Окой замахали руками и закивали.

– Вы видели мое имя?

– Да, – ответил Ямамото. – Ты – истребитель… вместе с нами. Ты и Ясубэй!

Ясубэй – имя знаменитого самурая. Я был невероятно польщен таким неожиданным сравнением. Мы стали так энергично поздравлять Накамуру, хлопая его по плечам, что он едва не упал. Никто из нас никогда не был так счастлив. Ни разу в жизни. Для меня же это событие было более радостным, чем победа в чемпионате по планерному спорту.

В школу истребителей попала примерно треть курсантов – гораздо больше, чем мы ожидали. Но из нашей секции казармы счастливчиками оказались только мы вчетвером. Наша огромная радость немного погасла, когда мы поняли, какой тяжелый момент переживали сейчас остальные.

В тот вечер, вечер перед выходом из летной школы, многие ребята сидели понурые и задумчивые. Мне даже стало немного жаль Танаку. Его вечная усмешка исчезла. Многие из нас ожидали, что его возьмут в истребители, и сейчас мы пребывали в недоумении. Мне искренне хотелось что-то сказать ему, как-то ободрить, но я боялся, что мои слова вызовут у него агрессию. И все-таки у него были хорошие шансы стать бомбардировщиком.

Морияму, Симаду и еще двух или трех ребят записали в авиамеханики. Они с мрачным видом сидели вместе. Похлопав их по плечам, я сказал:

– Не грустите, ребята. Я слышал, что в школе механиков совсем не плохо. На самом деле там даже интересно.

Они молча посмотрели на меня, и я понял, как глупо сейчас выглядел.

– Да ладно вам. У вас будет шанс стать истребителями попозже.

Я не верил в собственные слова и чувствовал себя очень неловко. Никто из ребят не проронил ни слова. Морияма пожал плечами и скорее ехидно усмехнулся, чем улыбнулся. Ситуация сложилась крайне неприятная, и я чувствовал, как с каждой минутой она становилась все хуже и хуже. Ребята начинали злиться.

– Ну ладно… – Я еще раз неуверенно похлопал Морияму по плечу и ушел, даже при этом чувствуя себя невероятно глупо.

Остальную часть вечера я старался держаться от них подальше. Когда Ока начал уж слишком громко радоваться, я сказал ему, чтобы он поумерил свой пыл. Мы вчетвером вышли из казармы и уселись, глядя на красные огоньки диспетчерской вышки. Здесь мы быстро забыли о горестях других ребят и стали говорить о будущем.

До сих пор я прекрасно помню речь командующего, которую он произнес на следующий день. У меня были причины относиться с уважением к этому человеку. Я был готов почувствовать очередной прилив патриотизма, похожий на тот, который испытал после окончания базовой подготовки. Но на этот раз ситуация все же немного изменилась, и я запомнил речь по другой причине. В заключение командующий сказал:

– В будущем нас ждут большие трудности. Вам, сыны Японии, выпало посвятить свою жизнь… героически погибнуть за правое дело. Мы испугались, потому что такие слова звучали очень странно. Последние полгода мы были так погружены в подготовку, что совсем потеряли связь с окружающим миром. Как ушат холодной воды подействовала на меня мысль, что мы вступали в войну… Впервые я услышал от официального лица, что положение Японии было очень тяжелым.

Наступил октябрь 1944 года. Много событий произошло с тех пор, как я покинул дом в феврале. Не я один ощутил перемены. Атолл Кваджелейн был первой территорией, на которую в феврале вторгся враг. В июне пали Марианские острова. К июлю Хидэки Тоё открыто признал потерю «в результате страшной катастрофы» провинции Сайпан и был освобожден от должности главы правительства. Весь его кабинет тоже подал в отставку. Но тогда, после окончания летной школы, многие из нас забыли о резком повороте в ходе войны. В некотором смысле она была реальностью, но по большому счету казалась чем-то далеким. Меня записали в истребители, и это было самым важным.