Когда тебя любят - Денис Георгиевич Войде

же будет? Врачи… Больницы… Знахари, заговаривающие болезни… Что-то надо делать!

25

Я был весь в мыслях о вчерашнем и сегодняшнем… О своём непривычном для многих моих коллег поведении. Я прокручивал в голове всё сначала и понимал, как, должно быть, нелепо выглядел в глазах актёров, не говоря уже о прочих на улице. Как и что я вытворял вчера вечером, вернувшись в театр после побега к отцу днём. Я вёл себя как ненормальный. Если не ошибаюсь, я даже спускался к парадному и мешал билетёру и гардеробщицам. До спектакля, во время и после всё происходило механически. Как того отчасти и требовала профессия. Что бы ни случилось, представление продолжается… И я рефлекторно выходил на сцену, произносил слова, слушал коллег, но плохо слышал отклик зала. Глаза ослепляли софиты и прожектора. Но и это теперь не сбивало меня с мысли о том, что я должен помочь отцу. Звуки из колонок пытались меня оглушить, но я был глух и к ним. Я слышал только сиплый голос отца, еле слышный, но такой родной…

Словно в тумане я оказался и в этот вечер. Хотя назвать моё состояние туманом было бы сверхлитературно. Безусловно, то, как я воспринимал действительность раньше и сейчас, – две большие разницы. Но, чтобы я совсем терял рассудок и память либо впадал в забытье – такого не было.

Фактически всё сложилось в какой-то степени хорошо. С известия вахтёра до теперешнего момента прослеживалась перемена к лучшему. Отец жив, и это главное. Я с ним, и это вообще счастье! Ко всему прочему мне продолжает помогать тётя Тая. И это обеспечивает мне спокойствие на то время, пока меня рядом с отцом нет. Можно заниматься любимым делом. Хотя меня не далее как сегодня и посещали мысли о том, чтобы всё бросить. Может быть, я так и поступлю. Скорее всего. Мне только необходимо совершить кое-какие формальности в театре. Так или иначе, но работу над «Днём…» я могу вести и дистанционно. Хотя вряд ли. Спектакль на выходе. Но ни одного прогона. Всё время нас что-то тормозило. На минуту меня даже посетила коварная мысль: этот спектакль, со всей его утопической мистикой, отец смотрел двадцать лет назад на выпускном. И вот снова рассказ о страшной казни Миссии, и мой отец…

Тогда я невзначай проговорил: «Пап, у меня дипломный спектакль… Будет прогон в обеденное время, в четверг. Сможешь прийти? Туда можно позвать друга или родственника. Я решил пригласить тебя. На сам просмотр. Не на обсуждение. Ну как? Я встречу?».

Я проговорил это сначала про себя. Потом несколько раз вслух, шагая по знакомому маршруту из дома в театр. Так, гуляя, я обычно разговаривал с отцом, как позже повторял отрывки из стихов и пьес. Так я часто выстраивал диалоги с тем, с кем предстоял серьёзный разговор. Бывало, идя по улице, я договаривал своим оппонентам всё, что не смог либо забыл сказать. Так сказать, «после драки»…

Странно, но отец согласился пойти. Может, потому что я его позвал впервые, а он этого всегда ждал… Может быть, был убедительным тон приглашения… Я просто сказал, что у меня дипломник… И всё… Только мой заученный вопрос и, видимо, необходимый посыл просьбы совершили невообразимое. Во всяком случае, он сказал: иду. И пришёл. Не на прогон, а на спектакль…

В тот четверг в моей голове был рой посторонних мыслей, мешающих хоть как-то сосредоточиться на действии пьесы. Важные для актёра вопросы: что делать? зачем? почему? – вставали не кстати. Возникали вопросы по действию пьесы, которыми раньше мой герой не был обременен. Паузы длились дольше обычного. Конечно, по актёрскому мастерству я знаю, что хороший артист всегда ищет в своём герое новое, необходимое для достоверной и постоянно обновляемой жизни в произведении. И новые вопросы и задачи должны быть к месту. Но не в тот день. Не то приходило на ум и облекалось не в те мысли и образы. Точно так же, как вчера и сегодня!

Впервые пригласив родного отца на спектакль, в котором я играл и был режиссёром-постановщиком, я не мог предположить, что и кто для меня станет настоящим испытанием! В таком замешательстве бывает человек на своей первой исповеди. Возможно, он читал специальную литературу о таинстве исповеди и к ней самой подготовился духовно и физически. Но это же было в первый раз! Так случилось и со мной. Четыре года учёбы в театральном институте. Из них почти три сезона театральной практики, потому что на первом курсе нам, студентам, Артур Исаакович запретил выходить на сцену с действующими артистами. Считая многих из них «заштампованными», он боялся, что мы зара-

зимся их штампами и стереотипным подходом к работе над ролями, и готовил нас как в инкубаторе, начиная с азов классического мастерства по Станиславскому. Готовил ко всему в профессии, в том числе и к умению различать качество самостоятельной работы актёра над ролью.

Ты вроде бы каешься перед Богом, но на самом деле изливаешь душу священнику… Из крови и плоти, только что в рясе… Кто он? Что у него на сердце? Нет ли чего «за пазухой» у этого человека, хоть и посвятившего себя служению Церкви… Вот и я – вроде бы уже выпускник института, да ещё и практикующий на сцене, вдобавок, прикоснувшийся к режиссёрскому труду и применяющий соответствующий подход к спектаклю, а до этого два года посещающий студию при этом театре, и то растерялся при мысли об одном, но таком необычном и важном зрителе – об отце.

Да и Богу каждый ли может раскрыть то, что глубоко сидит в душе и сверлом свербит изо дня в день, а ночью ещё и кровоточит? Как признаться вслух? Ведь Он и так всё знает! Так и я, ступив на подмостки, с трудом овладевал скованным телом и посторонними мыслями, осознавая, что главный зритель сейчас для меня – отец. А ведь без его разрешения я до сих пор не делал и вздоха! И я был не я на сцене с обнажённой органикой своей природы. Как на исповеди. Ни много ни мало. Это трудно понять тому, кто рос с отцом. А не тому, кто отца себе придумывал, обожествлял и рисовал по воспоминаниям о нечастых встречах. Я жил именно так, именно так разговаривал с ним и просил совета у него по жизни. У своего отца. Но он зачастую был всего лишь воображаемым советчиком. В общем-то, как и Бог!

Так случилось и в