Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг. - Александр Федорович Смирнов

партийных коллег, что ему вменялось в вину. В конечном счете он не оправдал и надежд императора, как ранее — своих думских товарищей. Назначение Протопопова еще раз подтверждает, как был узок круг людей, на которых царская семья могла опереться, кому могла доверить свою судьбу. В недалеком прошлом, до избрания в Думу, Протопопов — богатый землевладелец и фабрикант, был видным делегатом симбирского земства, стараниями которого и попал в Думу. (Его симбирское происхождение невольно воскрешает в памяти имена двух других симбирцев — Ульянова-Ленина и Керенского: право же, богата земля симбирская.)

В руководстве Прогрессивного блока «измену Протопопова» обосновали не только его связью со «старцем», но еще более — его просчетами по внешнеполитической линии. Возглавляя думскую делегацию, на обратном пути из Лондона, в Стокгольме, Протопопов принял приглашение на встречу с нейтральными дипломатами, за которыми просматривался германский зондаж о возможности сепаратных переговоров о мире. По приезде в столицу он официально передал полученные данные. Тем не менее обвинение в «измене» ему приклеили прочно, получался дурманящий голову букет шпионов: Протопопов, Распутин, полунемец Штюрмер, к тому же немецкие фамилии давно и прочно осевших в царской свите всякого рода «бергов» и «фонов» — остзейцев и курляндцев. Оппозиционная пресса постоянно напоминала об этом, сознательно нагнетая атмосферу. За неимением фактов использовали прямую ложь.

Доходило до сплетен, что «Гессенская оса» (презрительная кличка Александры Федоровны) связывается с немцами по тайной рации, спрятанной в Александровском дворце. Вздорность этих пересудов позже полностью опровергли официальные материалы Чрезвычайной комиссии. Но они успели сделать свое недоброе пагубное дело. Удивляют во всем этом не обывательские пересуды и сплетни, а серьезное к ним отношение таких «государственных столпов», как Милюков и его однодумцы, сотоварищи по блоку, не гнушавшиеся использованием «псевдофактов» в своих политических целях.

В те октябрьские дни на своих заседаниях прогрессисты заявляли: «Мы должны перестать длить обман — Думу-декларацию, обман — служить Протопоповым». Это слова Милюкова. Ему вторил граф Бобринский: «Взяться за правительство, и особенно за Протопопова. Правительство стало невозможно: бездарность, распущенность, разгильдяйство…» «Русь гибнет!» — вторил Шингарев. А Шульгин, подытоживая, заявил: надо ломать шею правительству! Верно, восклицал профессор Капнист, «ломать Протопопова». Милюков, подытоживая, как всегда, призвал «сосредоточить удар на Штюрмере». Заодно он поставил задачу: нужно переформировать президиум Думы так, чтобы он стал всецело органом Прогрессивного блока. В этом духе был подготовлен документ — декларация блока для оглашения на первом заседании Думы. Поддержка Родзянко была обеспечена, он тоже считал, что «это правительство никуда не годится». Текст декларации готовили совместно на основе заготовок Милюкова и Шульгина2.

Смысл декларации был сосредоточен в двух тезисах: «изменение системы» и «измена» (царицы). Под первым, как уточнил Милюков, следовало понимать «борьбу с короной» — это нечто новое и более крутое в сопоставлении с требованием «министерства доверия», а «измена» — это страшное обвинение царской семьи в подготовке сепаратного мира с использованием в этих целях «темных сил». Тут особо кстати было напоминание и о заграничном рандеву Протопопова, и «шпионское окружение старца», и немецкая фамилия премьера. Были отклонены попытки некоторых участников совещания не предпринимать «штурма власти», ведь идет война, разумнее выдвинуть конкретную цель: «уничтожить Штюрмера». Это уточнение весьма принципиально: нельзя во время войны «затрагивать императора, да еще и Главковерха». Поэтому нужно из декларации убрать такие слова, как «измена», «предательство», «штурм», «борьба до конца, всеми средствами и прочее»3. Но эти разумные предложения отвергались.

В ходе работы Совета прогрессистов неожиданно возникла проблема «двух измен». Выяснилось, что один из экземпляров текста декларации блока передан в Совет министров. Заподозрили лидера фракции центра Крупенского, открыто требовавшего «не затрагивать императора». Эпизод с Крупенским вызвал прения, поставив на грань распада и фракцию центра, и единство блока. Кончилось, однако, выходом из блока фракции прогрессистов, лидер которых, Ефремов, заявил, что присоединиться к декларации они не могут, что разногласия в блоке глубже, чем казалось, что нельзя причину колебаний правительства искать только во внешних интригах, а не во внутренних обстоятельствах. Ефремов покинул совещание4.

Но этим проблема «измены» не была исчерпана. Шульгин, поддержанный Гурко и Стаховичем, счел, что упоминание об этом равносильно утверждению: «Во главе России предатели». А это опасно и фактами не обосновано — «измены правительства, как такового, нет, это представление ложное, уж лучше сказать, что действия правительства так глупы, что порождают ложные слухи об измене». Князь Голицын уточнил, «надобно сказать, такие-то факты (дать их перечень) могут привести к убеждению, что либо (в правительстве) круглые идиоты, либо изменники, выбирайте».

В таком духе изменили и уточнили редакцию пункта об «измене». Шульгин попытался убрать и смягченную формулу, заявив, что «обвинение правительства в предательстве означает призыв народа к его свержению. Ведь Дума сама на баррикады не пойдет, а звать же других к оружию аморально, и поэтому декларация должна быть изменена, абзац об измене, хотя и измененным в приемлемой форме, [надо тем не менее] удалить»5.

Шульгину возражали: «Это слово повторяет вся страна», оно у всех на устах, и если мы его не скажем, то нас, Думу, обвинят в трусости, «мы должны сказать, даже если этого не желаем. Дума — это как тонкая цепочка, сдерживающая напор толпы, ее как бы толкают в спину, она не должна упираться, надо дать свободу — не надо упираться, иначе сомнут и нас. Мы, пугая (власть), все же ее охраняем, пока мы говорим, ее ненавидят, но еще не трогают. Когда мы замолчим, на нее бросятся». Поэтому критика (не обоснованная фактами. — А. С.) совершенно необходима и для поддержания авторитета Думы, и для сохранения власти. Но нельзя забывать, говорил Шульгин, что критика, авторитет (Думы), основанные на лжи, продержаться не могут долго. Карты на стол — либо факты об измене, либо убрать обвинение в предательстве.

Подведем итог спору. Шульгин свидетельствует, что слово «измена» упоминалось не без прямого приписывания предательства правительству — мол, нашли «компромат». Действия правительства такие нелепые, что породили слухи об измене, что это слово ходит по стране. (Благодаря прессе и той же Думе.) «Это правда, — заключал Шульгин, — действительно ходит»6. Но убедительных факторов ведь у критиков не было, да их и не существовало. Предложение Шульгина было отклонено. В речи Милюкова прозвучала почти дословно формула Голицына, а не более осторожная Шульгина.

Накануне открытия думской сессии премьер, получив от Крупенского (?) текст декларации прогрессистов, принял свои