Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг. - Александр Федорович Смирнов

подобная «идеология» великолепно вписывалась в традиционную общинность, православную соборность и, скорее всего, попросту вырастала из них. Нормативным актом, на котором развивалась кооперация, был Устав потребительских обществ, принятый еще в 1897 г. Для открытия последних достаточно было простой регистрации общества в местной администрации. Но за полтора десятилетия кооперация успела вырасти из узких рамок потребительских обществ. Возникали всевозможные кооперативы, не только снабженческо-сбытовые, но и коопредприятия по хранению и переработке сельхозпродукции. Значение последних особо велико и понятно с учетом того печального фактора, что до сих пор Россия теряет более трети урожая, не умея его сохранить и переработать. А на правильный путь крестьянство выходило еще в начале века.

Два наиболее уязвимых места было у этой стремительно развивавшейся кооперации. Первое: отсутствие прочной правовой базы (устав 1877 г. явно устарел и не отвечал новым задачам), отсюда злободневность закона о кооперативах. Второе: недостаток кредитов. В мае 1912 г. открылся Московский народный банк, акционерами которого были кооперативы. Банк стимулировал развитие кооперации, но этого самофинансирования было все же недостаточно. Нужна была широкая финансовая поддержка со стороны государства. Между тем Госбанк выдавал кооперативам ссуды на общих основаниях. В Думе неоднократно ставился вопрос, чтобы Госбанк предоставлял льготные кредиты не только хуторянам, но и крестьянским общинам и кооперативам на тех же льготных основаниях. Прямое указание императора в рескрипте минфину Барку (сменившему «бережливого» Коковцова) о финансовой поддержке крестьянского труда не было в полной мере осуществлено. Это было замечено внимательными современниками.

В 1913 г. известный ученый и общественный деятель князь Е. Н. Трубецкой писал в статье «Новая земская Россия» (журнал «Русская мысль»), что поразительное развитие сельской кооперации ведет не только к быстрому подъему народного благосостояния, но и к рождению новой общественности. Но эти глубокие социальные сдвиги русской деревни обидно не заметила и должным образом не оценила наша городская «свободомыслящая» интеллигенция, а значение этих сдвигов для будущего страны громадно. Отмечалось Трубецким и другими вдумчивыми мыслителями, что именно развитие кооперативных форм труда обеспечило успехи сельского хозяйства, рост его продукции, несмотря на неудачу хуторской реформы.

В этих наблюдениях таится ответ, почему Дума, являвшаяся зеркалом русской городской либерально-оппозиционной интеллигенции, с таким опозданием приняла закон о кооперации и почему Госсовет не спешил с его одобрением. Закон был введен в действие постановлением Временного правительства весной 1917 г., но потребовался опыт кровавых «окаянных дней», чтобы эта задача на высшем государственном уровне была поставлена вновь40.

Каковы же общие итоги столь продолжительной второй сессии Четвертой Думы? Ее председатель позже в мемуарах писал: «В этой сессии занятия шли вяло, депутаты неисправно посещали заседания, часто не было кворума». Он отмечает неопределенность атмосферы, царившей в Думе, которая отражала настроения большого света и царского двора41.

Эта оценка представляется субъективной, односторонней, она вытекает из общей концепции его мемуаров, носящих характерное название «Крушение империи». По мнению Родзянко, Дума была права, а император кругом виноват, если бы Николай принял требование об «ответственном министерстве», то страна избежала бы смуты. В общем плане этот прогрессистский тезис вписывается и в марксистскую формулу о реформах, как побочных продуктах революционной борьбы. Но возможно и другое прочтение, а именно — вовремя проведенные реформы предотвращают революционное насилие. И тогда возникает вопрос, кто и зачем тормозил, срывал законодательную работу, оставляя неисполненными перспективные, многообещающие законодательные инициативы, исходившие и от императора и от депутатов Думы, а иногда и от Совета министров.

В 1914 г., подводя итог второй сессии, русская общественность еще не ставила этих проклятых вопросов. Но пресса отметила скромные достижения Думы. Так, авторитетная в интеллигентских кругах «Речь» в крупный актив Думы зачислила обсуждение законов о волостном земстве, о кооперации, о городовом положении, о подоходном налоге42.

С обвинением в увлеченности «полемическими речами», прозвучавшими в той же «Речи», можно согласиться. Дума сама повинна, что не смогла должным образом организоваться. С принятием некоторых законов, и особенно о кооперативах, Дума непростительно затянула; она явно не поспевала за ходом событий, ее как бы тащило по течению народной жизни. Дума не откликнулась должным образом на важнейшую, императором поставленную (в рескрипте министру финансов Барку) проблему организации хорошо поставленного льготного кредита народному труду. Здесь, а равно в промедлении с одобрением антиалкогольных мер, с созданием особого Министерства народного здоровья, а также отклонением императорского намерения о создании особого ведомства по спорту и физическому воспитанию молодежи, Дума стесняла правительственную инициативу. Это принципиальный вопрос. В промедлении с осуществлением назревших реформ повинно не только «самовластье», но и Дума, и не только ее «левица», а палата в целом, как законодательный орган. Вторая сессия Четвертой Думы в этом отношении была особенно показательной. Руководству Думы, ее «прогрессивному» большинству, не удалось надолго сохранить, не говоря уже о развитии, тот импульс, который дало посещение Думы и Госсовета императором. Возможно, что в этом не было и особой заинтересованности со стороны лидеров Прогрессивного блока, ведь успех законодательных инициатив царя, «императорского правительства» подсекал под корень требования «ответственного министерства».

В тревожной военной обстановке Прогрессивный блок и стоящие за ним силы были полны решимости перехватить в свои руки управление страной, потеснив или убрав императора. Они интересовались не реформами, а властью. «Прогрессисты», и не только в Думе, вышли на тропу войны и покидать ее не собирались. В конфиденциальной переписке двух лидеров оппозиции, Гучкова и Коновалова — этих двух министров «теневого кабинета», рвущихся в Бонапарты, можно найти такие признания: «В Думе общая вялость, полное отсутствие борьбы, сейчас никакой спайки в обществе не происходит, происходит, наоборот, развал. В левых группах также все замерло, все попрятались по своим конурам. Правительство это видит и прекрасно учитывает в свою пользу»43.

Деятелям, ориентированным на конфронтацию с «исторической» властью, законотворческая работа в комиссиях и пленумах представлялась вялой, скучной, они жаждали борьбы, потрясений; основным критерием оценки Думы были для них не законы, а реальные шаги к захвату власти, если последних не было, то и успеха они не ощущали. Показательно, что это разочарование «борцов» отразилось у них потерей интереса к заседаниям, они все чаще выражали скуку своим отсутствием в Таврическом дворце. Дело часто доходило до отсутствия кворума, секретарь Думы ежемесячно оглашал список отсутствовавших депутатов, причем многие пропускали по несколько заседаний, в начале марта прогулявших было 200 человек, а через месяц уже 330. Перед окончанием сессии 20 июня огласили имена 300 отсутствовавших депутатов44.

Меньшиков был прав, утверждая: едва собравшись, Дума уже