Том 1. Великий град трепангов - Венедикт Март

звон!

Белоснежные цветы

  Осыпают сон.

13

  На черной земле

Неподвижно лепестки

  Белые легли.

14

  Ветка эмблема

Чести самурая – ты!

  Где твои цветы?

Апрель 1918 год.

Япония. Токио.

Тигровые ворота.

15

Посв. поэтам Японии –

Наследникам дара

Сусаново.

  Вас благодарю!

Ваша танка мне зажгла

  Новую зарю!

В пять звенящих строк вошла

Слова хрупкого игла.

16

  Пойте свет Востока

Восходящие Творцы!.. –

  Пойте мглу Востока

Восходящие слепцы!..

Мгла и свет здесь близнецы.

17

  Слова кузнецы

Звенья – звонкие слова –

  Ваши первенцы.

Пусть как молоты творца

Стронут чуткие сердца!

Хокку о Хокку

18

  – Капелька-хайкай

Капнул кто тебя в века?

  – Гения рука!

19

  – Посмотри, – их три!

Три звенящие струи! –

  Сердца три струны!

20

Посв. Басио.

  Хокку… хокку… кап!.. – –

Трехстроковая река

  Зажурчит в века!

Апрель 1918 г.

Я Т. Тигр. В.

Из Иосано Акико

21

  Опустила я

Голову на руки. Сон.

  Снится мне весна…

Кото лопнула струна…

То – порвался волосок.

Апрель 1918 год.

Токио Тигр. В.

Вербе

22

  Засияли сны!

Верба – праздник новизны!

  Благовест весны!

23

  Мартом стронута,

Апрелем приоткрыта,

  Верба стройная –

Светлыми порывами

Землю осчастливила.

Хай-шин-вей.

Редакция «Эхо»

Апрель, 1919.

Танка

Маленькие, пятистрочные, сочно набросанные штрихами, чисто-импрессионистские стихотворения у японцев называются – «Танка».

Танка излюбленная форма как у древнейших, так и у современных японских поэтов; форма – признанная классической.

Танка, как и другие старые виды японской поэзии, не знает ни размера, переданного нам древнейшими классиками, ни рифмы. Она состоит из 31 слога, расположенных в следующем порядке:

в I-ой строке – 5 слогов

во II-ой '' – 7 ''

в III-ей '' – 5 ''

в IV-ой '' – 7 ''

в V-ой '' – 7 ''

Чисто японская танка часто вовсе не переводима на русский язык; не переводима в смысле высоко-поэтическом, как сжатое импрессионистическое произведение, сотканное из неуловимых, трудно понятных европейцу оттенков, причудливейших настроений, из звуковых тончайших эффектов, постижимых только при глубоком знании и понимании языка, жизни и природы народа, душа которого «подобна восходящему к солнцу аромату вишни».

Xокку

Говоря о самой короткой литературной форме в мире, хочется сказать коротко.

Хокку (Хай-кай) – естественное достижение поэзии, стремящейся, через наименьшее внешнее (передача), достичь наибольшее извне.

Хокку состоит из 17 слогов:

в I-ой строке – 5 слогов

во II-ой '' – 7 ''

в III-ей '' – 5 ''

В. М.

Строки*

Стихи Венедикта Марта

Офорты Жана Плассе

(1919)

Тигровьи чары*

(1920)

Выпуская в свет новую маленькую книгу «Тигровьи чары», в столь тяжелое для изданий время, считаю своим долгом изъявить благодарность лицам, содействовавшим выходу книги путем предварительных записей на таковую.

Венедикт Март.

Посвящаю Китайскому поэту

Сыкун-Ту

автору бессмертных стансов

«Поэма о поэте»

Автор.

Лапа Мин-дзы

Так и состарилась на чужбине Мин-дзы.

Лет тридцать назад – еще бойкой, расторопной, – выбралась она случаем из родной деревушки. Зазвал ее на чужбину заезжий проходимец – Ван-со-хин, – бывалый делец, не однажды посетивший и таежный Амур, и тихие берега спокойной Кореи и дальний приют белого дьявола Хай-шин-вей.

Ван-со-хин развозил по китайским незатейливым селеньям побережья, ближайшего к Чифу, всякую ходкую всячину: и спрессованную морскую капусту, и лакомые трепанги, и чечунчу прочную, и напраздничные раскрашенные картины театрального действа, и с изображениями длиннобрадых старческих ликов-богов, и наряды готовые, и безделушки любимые, и всякую неожиданную чужестранную невидань.

А иной раз Ван-со-хин умело припрятывал и завозил страшный драгоценный таян – опийные слитки.

В то время черный дурман яро свирепствовал, сочился по всей стране.

Чадный дым пьяного невидного дракона густо и смутно выстилался, проползал из синих развалин – затаенных фанз – по всему побережью…

Запекшиеся в комьях почерневшей крови, отрубленные головы уличенных опийщиков все чаще свешивались на придорожных столбах и пригородных заборах в назидание еще не уличенным опийщикам.

Эти, кошмаром чернеющие угрозы, вовсе не смущали отчаянного Ван-со-хина. Он даже пошутил как-то над одной из таких выставленных голов: – хлопнул ладонью по выбритому лбу мертвой головы и нараспев прокричал:

– «Вот ты этак не треснешь Ван-со-хина, когда его забубенная головушка будет отдыхать на твоем почетном возвышении!»

* * *

Покидая родную фанзу китайского побережья, второпях Мин-дзы захватила всего лишь несколько пестрых цветистых обмоток ножных и две пары остроносых прочных туфелек для своих уродливых крохотных ножек. Это Ван-со-хин предупредил ее, – в Хай-шин-вей, мол, мало женщин и трудно достать хорошую пару остроносок.

Захватила еще Мин-дзы кое-какие нарядные пустяки.

Особенно бережно Мин-Дзы увернула в старую материную материю, наследную, почерневшую, уже ссохшуюся тигровую лапу.

С необычным вниманием и осторожностью, пуще всего берегла Мин-дзы эту вещь. Еще дед завещал отцу, а отец ей передал тигровую лапу.

С детства далечайшего запомнила Мин-дзы множество родовых россказней о целительных чудных свойствах тигровьей лапы…

* * *

Так и покинула фанзу родимую Мин-дзы с проходимцем Ван-со-хином.

И только в чужом неприветливом Хай-шин-вей опомнилась она и досыта оплакала свою жестокую неладную участь.

Ван-со-хин, заманивая Мин-дзы, насулил, наболтал ей полное благополучие и обилие в новой жизни; ожег ее доверчивое воображение заманчивым будущим, в ее настороженном сердце