Роман Петровичъ - Виктор Заякин

— А НУ ША, КОЗЛЫ!

Бармаглот был весьма уважаемым человеком, и к его голосу прислушались.

— Щас я вам стихи прочту. Рели… Лили… РИЛИЧЕСКИЕ. Об меня… Обо мну… Об мене, в общем. И если хоть какая-нибудь падла не зарыдаеть — я его * ****** ********, ****** **** и скажу, шо так и было!

Намела сугробы зимушка-старушка. Тихо спит под снегом старая избушка, Рядом с ней — другая… Всё село в отрубе, Круто давит массу — выражаясь грубо.

Вдарили по речке зимние морозы,

А в бору от ветра клонятся березы.

Так и я, опухший, весь заиндевелый,

Как синяк, трясуся над бутылкой «Белой»…

А ведь я когда-то был почти что стройный, Вовсе не опухший и ваще — достойный! Эх, возьму бутылку, бахну без закуски Может, так и надо — исконно, по-русски?

Все храпит в округе. Спит зверье и птица.

Отчего ж мне, люди, дураку, не спится?

Квашу, как пожарник, да блюю по пьяни

А блевать, чегой-то, на бумагу тянет…

И открылась, люди, правда мне простая (Хоть от этой правды крыша улетает): Я ВЕДЬ ПЬЮ, КАК КОНЮХ, С КАЖДЫМ ДНЕМ ВСЕ ЧАЩЕ, ЧТОБ ЗАБЫТЬ, ЧТО ПЬЯНЬ Я, И ВАЩЕ ПРОПАЩИЙ!..

Прорыдав последнюю строфу, Бармаглот тяжело спрыгнул с тостера на ногу Ульяны и залился горючими слезами. Раздался глухой удар и довольно противный хруст — это с березы, прямо на голову Акафесту, спланировал Елкин. Ни тот, ни другой, в настоящий момент, больше ничего не хотели. Вся тусовка, с опаской поглядывая на Бармаглота, разразилась дружными рыданиями. Все старались, как могли, и могли, как старались. И никто не знал, к чему все это приведет…

А привело оно вот к чему. Над площадью, благодаря пресловутым стараниям, создалась практически невозможная в обычных условиях атмосфера покаяния, этакого всеобщего катарсиса. И весь этот катарсис, помноженный на авторитет Бармаглота и возведенный в степень тотального алкогольного опьянения, не смог удержаться над площадью и ШАР-РАХ-НУЛ прямиком в космос, далеко за пределы земной атмосферы, обреченный лететь неизвестно куда до тех пор, пока куда-то не влепится.

… Последние 4604 года над Землей по дальней, очень дальней орбите болтался громадный обшарпанный звездный крейсер клаксонской цивилизации, которая превосходила нас во всем, но страшно нуждалась в любви и понимании. В их родном созвездии Зверопаса они, по недомыслию, еще около десяти тысяч лет назад выбили все посторонние формы жизни и теперь шлялись по Галактике, выискивая для себе преклоненцев и почитателей. А данный экземпляр застрял возле Земли потому, что постоянный бардак на планете изрядно интриговал телепатов — клаксонов, у которых не укладывалось в голове, как можно говорить одно, думать другое, делать третье, а получать четвертое. Им и хотелось, и кололось идти на контакт. Ну, а после того, как они восприняли весь сногсшибательный потенциал злопукинского катарсиса, никаких сомнений у них не осталось. По кораблю был отдан приказ разводить пары и отдавать концы. В совершеннейшей по своей конструкции кочегарке интеллектуалы — кочегары кибернетическими совковыми (по форме, а не по сути) лопатами на быстрых нейтронах метнули в топки (значительно превосходящие НАШИ топки) первые порции (значительно превосходящие НАШИ первые порции) антрацита (наш не канает). Потом команда крейсера начала отдавать концы, значительно пре… Впрочем, это я уже загнул. Процесс отдачи концов был приостановлен приказом адмирала; крейсер снялся с якоря (напоминающего, на первый взгляд, нашу вазу работы Бенвенуто Челлини), и со скоростью, значительно превосходящей НАШУ скорость, двинулся к планете. Весь экипаж захлебывался в диком восторге (куда там НАШЕМУ восторгу до него). Замаскировавшись под космический мусор, крейсер завис над Европой, а на корабельный челнок срочно и едино гласно, по всей законам клаксонской тоталитарной демократии (сравнивать ИХ тоталитарную демократию с НАШЕЙ — все равно, что сравнивать гусеничный трактор с помидором) были навербованы добровольцы (НАШИ добровольцы — отдыхают). После того, как всем коллективом удалось успокоить нервы (ох уж эти НАШИ нервы…), челнок быстро и плавно двинул на посадку, целясь на окраину Злопукина — пилоты ехидно ухмылялись, глядя на эту окраину… Было решено, что первым на почву нового клаксонского доминиона вступит суперлингвист корабля, непревзойденный эрудит и чемпион экипажа по настольному кикбоксингу и фулпруфу (нечто, напоминающее наш званый обед после команды "НАЧАЛИ!", но куда более смертоносное), сам СТИХОПЛИВСОРыч — Двадцатый! Все время, пока они крутились вокруг земли, он изучал земные языки, улавливая особенно сильные всплески человеческих эмоций и тщательно отбирая наиболее употребимые слова, выражения и интонации и теперь он с душевным трепетом готовился к первому контакту с загадочной расой.

Полетав немного над площадью после дружеского пинка Бармаглота, Петрович несколько притомился и решил отдохнуть. И место себе он вы брал классное: на окраине села, под старым раскидистым помидором. Плавно треснувшись о ствол почтенного овоща, усталый барин совсем уже наладился соснуть часок — другой, но не нашел достойного объекта для данной процедуры и решил придавить массу. Но масса давиться категорически не желала и забралась на самый верх помидора… Разочарованный Петрович развалился в теньке и стал выбирать из оставшихся вариантов:

а) Всхрапнуть;

б) Задремать;

в) Покемарить;

г) Вульгарно задрыхнуть.

Совсем уже решив задрыхнуть, Петрович начал укладываться поудобнее, но вдруг…

Раздался изящный, мелодичный и радующий душу рев, и в десяти шагах от опешившего сатрапа, прямиком в пыль, с неба плюхнулся какой-то странный предмет с плавными, радующими глаз контурами и отдаленно напоминающий сложный гибрид тепличного огурца, прибора ночного видения и торта «Наполеон».

"Мама!", — подумал Петрович. — "Больше никогда пить не буду!"

Но это были только цветочки, потому, что в борту сего непонятного устройства нарисовалась довольно-таки фотогеничная дверца, откуда на светлы очи уже почти совсем вообще ничего ни капли не соображающего Петровича бодро вылез, старательно излучая мудрость, всепонимание и всепрощение, на первый взгляд довольно — таки пожилой двенадцатилапый таракан, метра полтора длиной, с отполированным до умопомрачительного блеска серебристым туловищем, держащий в передних лапах ворох краси веньких блестящих шестеренок на палочках. Робко положив ворох под трясущимися ногами Петровича, таракан откашлялся и смущенно произнес:

— Это ты тут…козлиная морда…эфир…засера…засоряешь?

… Fuck…. you!

Продолжая бдительно следить за инсектом, Петрович решил для конспирации временно потерять сознание.

—34—

И вот, сажусь дописывать роман, и что вижу? Валяется бездыханный наш герой, а над ним возвышается эта клаксонская гнида! Ни фига себе расклады!! Тут и самому инхварктец можно прифатить!!! А самое главное, Петрович-то мило так дуршляет под кустиком, ему всё до лампочки, сны детские смотрит (в формате Упал в Секам), а всем за него отдувайся! Я всегда говорил, что он несознательный элемент в нашей электронной таблице Миндалеева!

Вот.

А таракашка-то тем временем не дурак оказался… Я пока первый абзац колбасил, он не в напряг взял и, как бы между делом, чем-то клацнул, и стал ну в ноль таким же, как Петрович. Абсолютная копия (даже бородавки на ягодицах были полностью идентичны с исходником!). И шустренько так порулил к нашим! Про-оо-оосто вилы!!! Страшнэ, шо делается!!!

"Страшнэ, шо делается!", — думал Толян, с трудом пробираясь между многочисленными литераторами, — "Хоть бы не заразное!". И вдруг неожиданно для себя громко крикнул:

— Валерий Вмылядзе! "Про навороченную бабу"!!!

Ты натура утончённая! Папа твой по шее стукнул дипломатом!

Колбаса недокопчённая! А ведь замуж выходить совсем не в рифму!!

Непослушными руками зажимая что-то вещающий рот, Толян бросился домой в надежде убить новую инфекцию слоновьей дозой известного вам уже порошка, и столкнулся с Петровичем. (Ну, я думаю, что все догадались, что это был не настоящий Петрович, а мерзкое инопланетное существо, коварно замышлявшее против всех нас прегнуснейшие по своей гнилостности лажи!).

— Не ходи туда, кореш!

Толян схватил в охапку друга и потащил за собой. Но он же не знал, что Петрович не взаправдашный, а какая-то левейшая нелицензионная его копия!! Вот где изюминка собаками зарыта!

А пришелец, сволочь, нет чтобы сразу признаться, что, мол, так и так, вовсе я не кореш, и не друг, что тварь я иногалактическая, клоп смердячий; так он знай себе помалкивает, прусак недодавленный!!

А Толян, чудак-человек, не в курсах, воще в эту фишку не врубается, ведёт его к себе на хату! Вот достача! И жалко мне его, а ничего поделать не могу, мой долг как одарённого драматурга, отражать в своих глобальных по своей концептуальности произведениях всю жизненную правду, ничего не утаивая и не приукрашивая…