Роман Петровичъ - Виктор Заякин

Во-первых, начался четвёртый день олимпиады. Начался он с того, что Петрович в обнимку с Бармаглотом ходил по деревне в поисках очухавшихся марафонцев бокса и выспрашивал у них, что было во второй и третий дни олимпиады. Результаты социологического опроса к ночи стали ясны, как день:

— 50 % — не помню ваще ни фига

— 50 % — было классно, но что именно — не помню

Найденные при памяти Толян и Стёпка больше ничего сказать не смогли, поэтому Петрович решил, что второго и третьего дня не было вообще. На том и порешили молодого кабанчика и устроили праздничный фуршет. На фуршет были притащены все участники соревнований и большинство болельщиков. Вспотевший Дэвиц выкатил бутыль фирменной жидкости "На двести восемьдесят троих", из сарая показался Пегас, зады хающийся от чувственных объятий Ульянки. Толян обнаружил на верхушке берёзы примёрзшего Ёлкина. В самом начале потасовки он забрался туда ради безопасности, окоченел, и слезть не мог даже ради фуршета. Всё село полтора часа трясло берёзу, пока Антипу не удалось сбить бедолагу пудовой гирькой. Единственному пострадавшему от марафона сразу же влили тройную дозу. Оглушённый Борис сначала об дерево, потом офигел, потом оземь, и в итоге отрубился. Пьяненький Толян ходил между сотрапезниками, и, хватаясь за живот, посылал всем длиннющие факсы. Всё более дробаданеющий Сосипатыч, танцевал с Крупским ламбаду. Танец не клеился по причине того, что к сексопильному Крупскому всё время клеился Стёпка Сягайло. Стоявший на поломанном тостере Петрович, через каждые пять минут выкрикивал зажигательные тосты. Лежавшая под тостером Ульянка по этому поводу не смогла выкинуть ни одной зажигательной бутылки. Хмельной Акафест, которому уже надоело прыгать в костёр, облившись самогоном, бахнул ещё сто пятьдесят, громко крикнул: "Стругают все!!", и прилюдно стошнил. Люда была очень недовольна.

Вот тогда-то и случилось неожиданное…

Появился я.

Весь в черном, с помытыми и развевающимися на ветру длинными волосами. Грязные джинсы заправлены в чистые ботинки. На спине наколка "Не забуду Dream Theater!". Ну, в общем, достаточно крут.

— Шо же вы, сволочи, вытворяете! Бухать ещё не надоело?

Не прошло и пяти минут гробовейшей тишины, пока самый смелый, Бармаглот, не вышел вперёд и не спросил:

— А шо ж нам тебя шо ли спрашивать, мелюзга?

И так, знаете, мне обидно стало тогда… Нет, я не на «мелюзгу» обиделся, просто… ааа-аа, достали, кабаны!!! Я ж к ним как отец родной, а эта пьянь… И ведь всё на меня свалят!! Мол, мы не виноватые, он сам всё придумал! А мы по натуре добрые и пушистые, и ничего крепче крем-соды и в рот-то не брали никогда!!

Я и говорю им:

— Пошто же вы меня перед людями-то позорите, они ж это всё читать будут! У вас же Олимпиада на грани развала! Петрович, ты ж Аглае на прошлой неделе обещался, что завязал!!!

— Ааа-аа от-ку — да тттты знаешшшь?

Вот глупышка.

— Петрович, да ведь не для того ж тебя придумывали, шоб синячить на каждой странице. Просто тошно писать! Как будто ничего другого не умеете делать! Степан, ты же спортсмен!

Стёпка покраснел.

— Да я вааасще случайно, Витёк, ну чё ты! Уж и расслабиться низя, шо ли…

— А, делайте что хотите, только пеняйте на себя, я вас выручать больше не буду, сказано пожар по пьяни, все сгорели, значит сгорели!

— Да чё ты нас пугаешь, придурок! Шо вы его слушаете! В башню ему! Ату, ребята!!

Бармаглот плавно набирал скорость в моём направлении.

Это он здорово форшманулся, меня придурком обозвав. Молодой ещё, не знает на кого батон крошит…

Я невозмутимо стоял на его пути, и не один мускул не дрогнул на моём мужественном и симпатичном лице. Это было легко сделать. Во-первых, я был уверен в своих силах на правах автора произведения, ну, а во-вторых, у меня и мускулов-то на лице нету. Не пришлось поднакачать как-то… И я улыбался, широко расставив стройные ноги. Во всей моей фигуре всем чувствовалась мощь и чувство юмора. Один лишь бесчувственный Бармаглот, ничего не понимая, мёлся ко мне уже на второй скорости с кулаками третьей стадии сжатости.

Как мне это всё надоело! Ну только и знаем мы что напиться да подраться! Нету стремления к светлому! К творчеству!

И тогда я подмигнул себе, сидящему ночью у своего компутира и исчез.

А Бармаглот пробежал ещё пару шагов и упал. Да как-то странно упал. Головой. Об тостер. Три раза. Одним местом. Тоже об тостер. И что-то громко щёлкнуло внутри его большой головы, и загорелись глаза его новым, невиданным доселе, светом. И воскликнул он "От, Ёкаламэнэ Ёпэрэсэтэ!!! Какой же я был дубина!"

— Ребята, — продолжал он, — подвязывай! Пятый день Олимпиады торжественно объявляется днём пиита! Конкурс на лучшее лирическое стихотворение!!! Даёшь ямбу! Не дадим хиреть хорею! За любимый амфибрахий — хуч в калодезь, хуч на плаху!!!!

Бармаглот встал в позу и хорошо поставленным дикторским голосом Татьяны Веденеевой провозгласил:

— Поэма «Бодуно»! Слова экспромптом, музыки нет! Исполняется впервые. Исполняет автор!!!

Бодуно.

Скажи-ка дядя, скипидаром,

Столь вдохновенным перегаром,

Не зря несёшь с утра?

Ведь были ж пьянки боевые,

Когда вы были никакие,

Недаром помнит вся Россия

Про утро Бодуна!

— Да, были люди в наше время,

Не то, что нынешнее племя:

Богатыри — не вы!

Плохая им досталась доля:

Немногие вернулись с поля…

Не будь со мною друга Толи,

Я отдал бы концы!

Мы долго молча наливали,

Досадно было, тоста ждали,

Ворчали мужики:

"Что ж мы? Сидим вот на квартире,

Не смеем что ль, как командиры,

Свои, блин, изорвать мундиры

О русские кусты??"

И вот нашли большое поле:

Есть разгуляться где на воле!

Построили редут.

У наших ушки на макушке!

Чуть утро осветило кружки

И наши синие макушки

Уж Дэвиц тут как тут.

Налил бухло я в кружку туго

И думал: угощу я друга!

Постой-ка, брат Ухват!

Что тут хитрить, пожалуй к бою;

Уж мы пойдём ломить стеною,

Уж упадем мы головою

В закусочный салат!

Два дня мы были в перестрелке.

Что толку в этакой безделке?

Мы ждали третий день.

Повсюду стали слышны речи:

"Пора добраться до картечи!"

И вот на поле грозной сечи

Ночная пала тень.

Прилёг вздремнуть я у буфета,

И слышно было до рассвета,

Как ликовал наш тус.

Нетих был наш бивак открытый:

Кто харю чистил весь избитый,

А кто точил, ворча сердито,

Засоленный арбуз.

И только небо засветилось,

Всё шумно вдруг зашевелилось,

Сверкнул за строем строй.

Семёныч наш рождён был хватом:

Слуга вину, гроза салатов…

И тот ушёл: слышны лишь маты

Спит на земле сырой.

И молвил я, сверкнув очами:

"Братва! Злопукино за нами!

Кирнёмте же со мной,

Как наши братья упивались!!"

И умереть мы обещали,

И клятву верности сдержали

Мы в Бодуновский бой.

Ну ж был денёк! Сквозь дым летучий

Ребята двинулися кучей,

И всё на наш редут.

Иваны с пёстрыми портками,

Антоны с красными носами,

Все промелькнули перед нами,

Все побывали тут.

Вам не видать таких сражений!..

Носились мужики, как тени,

В дыму лишь глаз блестел,

Звучала песнь, и чьё-то жало

Сказало, что бухать устало,

К редуту проходить мешала

Гора пьянючих тел.

Изведал я в тот день немало,

Что значит русский кир удалый,

Наш рукопашный бой!..

Земля тряслась — как наши груди;

Смешались в кучу кони, люди,

И залпы рвущих на посуду

Слились в протяжный вой…

Всё смерклось. Были все готовы

Заутра бой затеять новый

И до конца стоять…

Вот затрещали барабаны

И отрубился я в тумане.

Тогда считать мы стали раны,

Товарищей считать.

Да, были люди в наше время,

Могучее, лихое племя:

Богатыри — не вы.

Плохая им досталась доля:

Немногие вернулись с поля,

Когда б не друг Филонов Толя,

Я отдал бы концы!

—33—

Благодарные слушатели встретили блестящий экспромт Бармаглота дружным иканием, переходящим в отрыжку. Народ ощутимо возбудился. В воздухе явственно запахло анапестом. Над площадью понесся ядреный четырехстопный исконно русский ямб, сдабриваемый в особо патетических местах невесть откуда взявшимся гекзаметром, а в отдельных местах появились даже танки, из которых тут же повылазили танкисты и охотно присоединились к общему веселью. Танки, оставленные без экипажей, разъезжали по площади во все стороны, плюясь стреляными гильзами и угрожающе рыча на зазевавшихся аборигенов. Чудом воскресший Елкин снова залез на березу и категорически отказался слазить до тех пор, пока ему не подадут Толю Филонова, которого он объявил своим врагом № 1 и грозился отправить куда-нибудь в "Бгахават Гиту" за не санкционированное шатание по чужим литературным произведениям; дабы подтвердить серьезность своих намерений, он пригрозил, что околеет, и даже начал демонстративно покрываться инеем. Пришлось уговаривать впавшего в стихотворческий раж Бармаглота снова поработать головой, но тот валить ни в чем не повинное дерево отказался и пообещал, что решит этот вопрос экологически чистым путем. Он вспрыгнул на тостер, ласково спихнув оттуда сразу же улетевшего невесть куда Петровича (заведующий ПНД, храпевший под тостером, мгновенно разразился гневной тирадой в защиту прав потребителя, но никто не обратил на это внимания) и рявкнул во всю глотку: