Роман Петровичъ - Виктор Заякин

Бармаглот мужал не по дням, а по годам. Тот момент, когда он перестал проходить в двери родного дома не только прямо, но и боком, стал переломным в его жизни. Он покинул родных пенатов и отправился в большую жизнь — трудную, но прекрасную, полную опасностей и приключений жизнь беспризорного оболтуса… Первые проблемы, которые возникли после этого мужественного решения, встали перед полицией Писипивненска. Если стреножить и захомутать Бармаглота пятерым дюжим городовым еще кое-как удавалось, то затащить его в каталажку не было ни малейшей возможности. После первой бесплодной попытки пропихнуть юного сорванца в двери тюрьмы, промучавшись около четырех часов, начальник полицейского участка, отирая со лба трудовой пот, произнес:

— Не будешь же этому бугаю тюрьму новую строить… Нехай болтается по городу. А попадется еще раз — в силосную яму забросим, будет там срок тащить…

Питая в глубине души подсознательное отвращение к корму крупного рогатого скота, наш герой намотал на пробивающийся ус предупреждение стража порядка и ушел в подполье. В Писипивненске, бывшем во времена доисторического материализма и задолго до своего открытия родоначальником ацтекской цивилизации (ацтеки, приплывшие сюда с попутным ветром по Гнилушке и столкнувшись с героической тупостью местного населения, с горя изобрели самолет, паровоз, телевизор и политэкономику и свалили из этих краев с максимальной скоростью, унося в глубинах огорченных душ глубокое восхищение людьми, способными изготовлять и потреблять в таком количестве такие спиртные напитки), остались кое-какие катакомбы. В них-то и дернул наш молодой человек. Естественно, пройти там он мог далеко не везде, и Бармаглот решил несколько расширить подземные коридоры. На несколько ушедших под землю крестьянских лачуг городские власти поначалу не обратили внимание, но когда в разверзшуюся твердь ухнула новая мэрия, а из получившейся при этом дырищи вылез, почесывая ушибленную голову, Бармаглот с совковой лопатой, начальник полиции вспылил и произнес историческую фразу:

— Хрен с тобой, бегемот чертов! Уродится ж такое — в тюрьму не запихнешь… Живи где хочешь и как хочешь, но попадешься на чем-нибудь серьезном — пристрелим, как собаку!!!

Бармаглот проникся важностью момента и начал праведную жизнь. Он устроился ночным сторожем… и горожане забыли, что такое сон: голос Бармаглота, требующий от какой-нибудь парочки, бредущей из гостей, ночной пропуск, будил все живое и неживое на восемь кварталов вокруг; к тому же, бедняга не умел читать, с горя цеплялся к любой предъявленной ему бумажке, находя в ней какие-нибудь неточности, и волок парочку в полицейский участок как нарушителей общественного порядка. Начальник участка скрипел зубами, но продолжал нахваливать Бармаглота за стремление жить честной жизнью. Одобренный и ободренный страж ночного порядка трудился с каждой ночью все интенсивнее и интенсивнее, и в одно прекрасное утро, обнаружив в каталажке сто двадцать четыре собранных за ночь нарушителя во главе с угрюмым мэром, который чудной ночью вышел на порог подышать свежим воздухом, начальник полиции обреченно простонал:

— Слушай, Бармаглотик… шоб ты пропал… Живи — как хочешь! Гуляй — где хочешь! Твори — что хочешь! ТОЛЬКО ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ!

Итак, бессердечное общество отвергло своего члена… Бармаглот, изнывая от безделья, несколько недель бродил по городу, сшибая головой телеграфные столбы, пока не случилось неизбежное — он снюхался с даоносцами, всегда в изобилии водившимся в Писипивненске. Это пошарпанное и никем не любимое племя, известное лишь своей врожденной узкоглазостью и приобретенной, с оглядкой на местное население, любовью к самогону и вообще ко всему, что горит, научила Бармаглота самому дурному из всей той мерзости, что только могло зародиться в грязных умах этого богопротивного народа: оно пристрастило Бармаглота к борьбе сумо… С тех пор Бармаглот, перед тем, как начать с кем-нибудь разговор, очерчивал вокруг будущего собеседника круг диаметром в семь метров и молча выбрасывал последнего из него, а затем уже открывал рот. Характер его резко испортился, он стал угрюмым и раздражительным. Довольной осталась только местная мафия — она выбрала отверженного своим главарем, и, хотя тот не согласился, стала вести себя еще более нагло и вызывающе…

Легко понять, что отъезд такого горожанина, даже на самое короткое время, из родного города не может вызвать иной реакции, кроме всенародного праздника. А если учесть, что Бармаглот уехал на олимпиаду на несколько дней… Вам все понятно, дорогой читатель!

Итак, вернемся к нашим бара… к нашим героям. Степка вгородил свою самокрутку прямо Бармаглоту в глаз. Сей достойный гражданин взревел утробным голосом и двинул своей колонноподобной рукой Степку в ухо — вернее, хотел двинуть. Степка автоматически нагнулся (чтобы сорвать цветок), и сия мощная длань влипла в затылок Горбунковскому, который, профессионально сбив на взлете нескольких представителей разных команд, в отличном стиле просвистел над площадью, и, сгруппировавшись в конце траектории, эффектно сшиб с ног великого вождя и учителя всех времен и народов, самого смертоносного представителя злопукинской кулинарной школы — сами знаете, кого…

Всего лишь несколько минут приглушенных матюков — и воплощение светлого будущего бойко выбралось на спину залегшего (из осторожности) в глубокую отключку Горбунковского и гордо и гневно оглядело окрестности. Разглядывая сбившиеся на нос брови и застрявшую в правом ухе курительную трубку, грубые писипивненцы завыли от хохота, а деликатные и демократичные злопукинцы сдержанно улыбнулись и громко заржали. Пожелтевшими от бешенства глазами она окинула веселящуюся площадь, и из перекошенного от злобы и второй курительной трубки рта вырвался даже не голос, а какой-то скрежет:

— Ну ты, Степка, и гад! Пожилую бабушку с ног такими бугаями сбивать — энто где ж такое видано! Да мы ж тебе, заразе, за оскорбление в моем лице всей нашей ПНД таку щас войну до твово победнова конца объявим…

Монолог прервал Толян. Желая выяснить все о интересующем его новом акционерном обществе в Печкино (а именно так он трактовал новую Ульяшкину профессию), он дружелюбно улыбнулся и деловым тоном начал:

— Акции продаете? Или покупаете? Интересно, а почем у вас в Печкино индекс Доу-Джонса? Акцями, вообще-то, торговать — выгодное дело! Мой дядя по соседской линии, крутой предприниматель был, на этих акциях большие бабки делал. Кажный день, помню, их продает, а кажную ночь рисует! Умнейший был мужик — жаль, пропал на каторге… А почему пропал? Поленился, вишь, на акциях «Philips» голландские буковки выписывать — да и подписал по-нашенски, по-русски…

Ульяна, не имея сил на какие-либо членораздельные замечания, бешено взвизгнула, и, затрясшись от немой ярости, сделала два жеста: хлопнула кулаком по ладони и ткнула пальцем в гогочущую толпу. Молчаливые печкинцы, надвинув на лоб кожаные кепки, сплоченным строем двинулись на всех остальных. И вел их ни кто иной, как товарищ Крупский, хищно скалясь остатками поредевших в классовых битвах, прокуренных и пропитых зубов и бешено вращая кожаным шестом. Обстановка на глазах накалялась…

… И накалилась! Все смешалось в доме ОблоМских (как сказал классик, и он был прав)!

Петрович, быстрее других разобравшись в ситуации, сообразил, что без организованной обороны на данном историческом этапе не обойтись. Рывком подняв Толяна на ноги, он поставил его на место правого крайнего, отрядив ему в помощь оставшуюся бесхозной сборную гонщиков за лидером; сборная, признав в Толяне нового вождя, стала обрадованно поскуливать, радостно прыгать и преданно заглядывать тому в глаза. Дошедшему до белого каления Бармаглоту он отвесил пинка, и, используя самого себя в качестве приманки, вывел сего монстра вместе со всей его писипивненской кодлой на место левого защитника. Сборную Злопуки но по десятиборью он поставил в резерв, а свое самое боеспособное соединение, сборную по таиландскому боксу пустил в обход вокруг площади, в глубокий тыл противника. Сам же он героически занял место центрального защитника — напротив церковных ворот…

У некоторых вдумчивых и несообразительных читателей мог бы возникнуть вопрос: да как же он успел все так лихо организовать? И когда? Должен заметить, что последний, кажущийся самым трудным вопрос, на самом деле является наиболее глупым. И вот почему: тот читатель, который полагает, что Ульяна с товарищем Крупским могли бы начать свою внезапную ураганную атаку без предварительного партсобрания и политзанятий, может, по весьма точному выражению моего достопочтенно го соавтора, "просто отдыхать"! И в этом (как, впрочем, и во всем остальном), мой уважаемый СоПерник (т. е. сотоварищ по перу) беспрекословно прав.