За любовь не судят - Григорий Терещенко

Григоренко рассказал о новых заданиях, которые поставлены перед комбинатом, и в особенности перед его ответственным участком — карьером, где добывается гранит. Сказал и о том, что бригада из месяца в месяц не выполняет план, что в ней много нарушений трудовой дисциплины, прогулов и что с этим пора кончать.

«Лисяковцы» слушали не перебивая. Некоторые — серьезно. Большинство — с усмешкой. Сзади тихонько перешептывались. Но слушали. Даже реплик не подавали.

Григоренко взглянул на часы. До начала работы — двенадцать минут.

— Вопросы есть, товарищи? Прошу!

Молчание. Ни о фронте работ, ни о новых шлангах, ни о рукавицах, ни даже о зарплате к директору вопросов не было. Странно...

Но вот молчание нарушил Лисяк. Он встал, расправил узкие плечи в брезентовой куртке, пятерней пригладил блестящие черные волосы.

— Гм... Так вот, братва, хорошую, так сказать, лекцию прочитал нам директор. Очень даже интересную... И о производстве, и про моральный кодекс, так сказать... Все правильно. Доходчиво. Жаль только, что не в рабочее время. До вечера слушали б. Вы почаще к нам заходите. А то от начальника цеха, — кивнул он в сторону Прищепы, — путного слова никогда не услышишь...

Григоренко передернуло от этих слов, и от явной иронии, и от панибратского тона, но он сдержался и ответил спокойно:

— Очевидно, кое-кому непонятно. Это — вовсе не лекция, а производственная беседа директора с подчиненными.

— А-а, — протянул Лисяк, — вот теперь дошло... Вы уж нас извините, товарищ директор, тугодумов, до нас действительно иногда на третий день доходит...

В сердце Григоренко накипал гнев. Этот мальчишка просто издевается над ним! Даже подмигивает своей «братве», и у многих уже вспыхивают в глазах веселые искорки. Но по-прежнему спокойно, не повышая тона, он сказал:

— Товарищ Лисяк, вчера в вашей бригаде прогуляло четверо... Что с ними? Где они?

— Ну, один — это я, Роман Сажа, — глянул мрачно из-под бровей парень. — Не прогулял я, больной лежал.

— В поликлинике были?

— Не был. Голова болела.

Кто-то прыснул в кулак.

— Где остальные трое?

— Ведут борьбу с сивухой, товарищ директор, — с серьезным видом сказал Лисяк.

— Как это понимать?

— Вы сами как-то говорили, что с нею надо бороться. Вот они и борются. Пока не выпьют ее, клятую, к работе не приступят...

— Все прогульщики будут уволены. Подайте мне, товарищ Прищепа, докладную, — сказал Григоренко.

— Кто же будет работать, товарищ директор? — плаксиво спросил Лисяк, хотя его сухощавое лицо с курносым носом ехидно усмехалось. — Кто гранит будет бурить?

— Найдутся люди! — отрубил Григоренко и шагнул к окну, где лежала фуражка.

Он протянул было руку, чтобы взять ее, но тут же невольно отдернул. В фуражке белела горсть перловой каши... Григоренко почувствовал, как задергалась левая щека.

«Сдержаться! Только бы сдержаться! — твердил он про себя. — Только не сорваться!..» И он сдержался. Оставив на подоконнике фуражку, Григоренко спокойно вышел. Через открытое окно донесся крик Лисяка:

— Кто сделал? Кто? .. Морду набью!

«Интересно бы взглянуть на его лицо, — подумал Григоренко. — Искренне это или разыгрывает гнев? Но кто же направляет ребят? Возможно, сам Лисяк... Нет, он не так глуп!.. Тогда кто? Не Сажа ли? Пожалуй... Уж больно нахальные у него глаза...»

4

Остап вышел от директора в приподнятом настроении. Еще бы! Григоренко полностью его поддержал! Мойка будет!

Он подмигнул Любе:

— Ты все печатаешь, Люба? Трудовой день уже закончился. Кончай — пойдем со мной в кино!

Люба зарделась.

— Ну что ты, Остап?!

«Удивительно, — подумала Люба, — как после всего, что пришлось пережить, он «остался неунывающим и веселым. Внешне он беспечный, а чувствуется твердый характер, уверенность в себе. Эти плечи не согнутся в беде, вынесут любую тяжесть».

— Почему? Чем я не парубок, а?.. — улыбнулся Остап. — И радость у меня сегодня. Даже две!.. Первая — директор утвердил проект моей мойки. Вторая — получил письмо из техникума: меня восстановили и разрешили защищать диплом!.. Такие счастливые дни не часто выпадают. Правда?

— Поздравляю тебя, Остап, с успехом, — сказала Люба и приветливо посмотрела на него раскосыми, черными как уголь глазами.— Теперь тебе пора и в комсомоле восстанавливаться.

Остап сразу посерьезнел.

— Ты думаешь, восстановят?

— Восстановят. Я уже говорила о тебе в горкоме... Пиши заявление!

— Вот так сразу?

— Ну и что... Пусть у тебя будет сегодня и третья радость! — Она подала ему чистый лист бумаги и ручку.

— Ну и чудесная ты девушка, Любочка! — выкрикнул Остап на весь коридор.

Он присел к столу и быстро написал заявление.

— Завтра разберем на бюро, — сказала Люба, убирая заявление в ящик стола.

Открылась дверь — на пороге кабинета появился Григоренко:

— Люба, если Оксана Васильевна еще здесь, попросите ее, пожалуйста, зайти ко мне.

Люба заметно побледнела. Глаза сразу поблекли. Еле слышно ответила:

— Хорошо, Сергей Сергеевич... Позову. — И к Остапу: — Завтра приходи на бюро. До свидания!

Любе не пришлось звать Оксану Васильевну. Она сама, словно почувствовав, что ее ждут, уже шла по коридору с высоко поднятой головой. Громко постукивали каблучки ее модных туфель.

Люба с завистью посмотрела на нее. Что ни говори — красивая женщина Оксана Васильевна: высокая прическа, статная фигура, в меру полные, стройные ноги. Лицо — нежное, с розовым оттенком. И глаза, всегда серые, теперь казались голубыми, наверное от голубого платья. На ногтях свежий маникюр.

«Кто ей, интересно, обед готовит?» — невольно подумала Люба.

Оксана Васильевна проплыла мимо Любы, даже не удостоив ее вниманием, словно той и не было в приемной. И лишь мимоходом взглянула на Белошапку, который отступил к окну, пропуская ее.

— Як вам, Сергей Сергеевич, — сказала Оксана Васильевна.

Григоренко шире открыл дверь.

— Очень хорошо. Заходите. .. Я только что хотел вызвать вас. Мы должны с вами кое-что подсчитать, уточнить. .. Прошу!

Оксана Васильевна прошла первой, Григоренко — за нею. Мягко закрылась дверь.

— Королева! — произнес Остап. — Красивая, черт побери. Но не хотел бы я иметь такую жену. Холодом веет, как от ослепительного айсберга...

— Удивительно навязчивая! — глубоко вздохнула Люба. — Не дает проходу Сергею Сергеевичу!

— Ну и пускай! — беспечно отозвался Остап. — Это их дело. А мы, Любаша, пошли в кино? Поддержи компанию!

— Нет, нет, Остап, иди сам... Я не пойду, — голос Любы дрогнул. — Позови кого-нибудь еще... Марину, например... Светлану. Да мало ли...

— Ну, раз не хочешь — что делать... Тогда до свидания! — немного помедлив, сказал Остап.

«Что это с ней? — подумал он, выходя. — Неужели на меня обиделась за то, что ни с того ни с сего в кино пригласил?»

5

По небу плыли серые, неприветливые тучи. Таким же серым и неприветливым был сегодня и Днепр.

«Еле удалось вырваться — и на тебе, такой день!» — нахмурился Григоренко, всматриваясь в даль.

Долго ждать не пришлось — белой птицей из-за поворота вылетела моторная лодка, а за рулем... Он сразу узнал ее.

Григоренко помахал рукой.

Лодка резко развернулась и на полной скорости помчалась к берегу. Лишь в нескольких метрах от берега Оксана выключила мотор, и лодка плавно врезалась в песок.

— Давно ждете?

Оксана Васильевна была в спортивном костюме, который подчеркивал ее стройную фигуру.

— Вас готов ждать еще столько же, — с нежностью сказал Григоренко.

— Вы не возражаете, если лодку поведу я?

— Пожалуйста, пожалуйста! Откровенно говоря, у меня нет уверенности, что смогу справляться с нею так же хорошо, как вы.

— Ну, я-то имею немалый опыт самостоятельного вождения. Знаю здесь каждый водоворот, каждую мель.

— Вот и хорошо, — согласился Григоренко. — Это ваша лодка?

— Нет, Файбисовича.

Оксана Васильевна завела мотор и повела моторку посредине реки. Одной рукой держала руль, другую опустила в воду.

Вскоре лодка медленно повернула влево, в приток Днепра — Гатку. Здесь и вправду были сказочные берега. Широко раскинули кроны огромные ветвистые дубы, за ними теснились заросли молодой ольхи, орешника...

Перед Григоренко и Оксаной Васильевной открывались картины извечной борьбы между рекой и берегом. Могучие столетние дубы стальными корнями, кажется, несокрушимо держат крутые обрывы. Здесь, в дни паводка, река неистово борется с деревьями, стараясь вырвать из их цепких объятий хотя бы песчинку, другую... И так из года в год... Пока из-под ног лесных великанов вода не вымоет песок, глину, землю. И пока не упадут в расцвете сил, застонав от боли, эти исполины в воду.