За любовь не судят - Григорий Терещенко

В ее глазах стояли слезы. И он сдался, хотя сердцем прирос к Клесову.

Так оказался в Днепровске...

Воспоминания наплывали и наплывали под равномерный перестук колес. Лишь перед самым рассветом, когда на востоке зарозовела полоска неба, Григоренко забылся в тяжелом тревожном сне.

8

Остап издалека заметил Зою, когда она еще только спускалась в карьер с начальником цеха Прищепой.

«Чего это ей здесь надо? Кто ее пустил сюда? .. Впрочем, жене главного инженера пропуск не нужен... Гм, кажется, идет сюда».

Он видел, как Зоя на мгновение остановилась на широкой каменной приступке, а потом, что-то сказав Прищепе, решительно направилась вниз.

«Значит, ко мне», — взволнованно подумал Остап.

Зоя легко перескакивала с камня на камень и быстро приближалась. Остап, не выключая перфоратор, исподлобья следил за ней. Когда она остановилась рядом, поднял глаза.

— Да останови ты его! Ничего не слышно! — прокричала Зоя, показывая на перфоратор. — Выключи совсем.

Остап повернул рычажок. И сразу наступила тишина. Только издали, с соседних участков, доносился грохот.

— Ну, здравствуй, Остап! — протянула Зоя руку и пристально посмотрела ему в глаза.

Эта встреча Остапу была неприятной. Сам он, узнав, что Зоя вышла замуж, не искал встречи с ней и не думал, что она когда-нибудь тоже захочет увидеться. Но она почему-то решилась на это и ведет себя так, словно не чувствует за собой никакой вины.

— Здравствуй, — сухо ответил Остап и после некоторого колебания пожал протянутую руку.

Зоина рука была нежная, теплая.

— Работаешь?

— Работаю, — ответил Остап, все еще не понимая, зачем она сюда пришла. Он мял в руках большие брезентовые рукавицы.

— Что у тебя вышло с Яковом?

— Ты пришла сюда поинтересоваться, что произошло между нами?

— На комбинате говорят, что ты его избил.

— Спроси лучше у него!

— Мне незачем с ним разговаривать. Вот тебя хочу предупредить: не связывайся с этими — Самохвалом и Лисяком. Главный инженер и тот их побаивается...

«Говорит о муже, как о постороннем человеке»,— отметил про себя Остап.

— Зачем же ты за труса выходила? — резко спросил он, воспользовавшись возможностью перевести разговор на больную для него тему.

— Не обижай меня, Остап. Не надо! — спокойно сказала Зоя, и ее глаза потемнели. — Если хочешь знать, почему вышла за другого, не дождалась тебя, то сначала позволь спросить: почему я не получила ни одного твоего письма?

— Как... ни одного? — Остап побледнел. — Я столько писал!..

— Не знаю, кому ты писал...

— Тебе, тебе же писал! А вот ты мне не отвечала!

— Как я могла отвечать? Куда же писать?..

Остап в растерянности молчал.

— Это неправда! — с болью выкрикнул он.

— Нет, Остап, правда, — внешне спокойно ответила Зоя. — Я не получила от тебя ни одного письма. Ни одного!.. А тут еще Самохвал проходу не давал! Все уговаривал выйти за него замуж...

— Самохвал?! Так, может, и письма... его работа?

— Не знаю... Только опротивело мне все... и я уехала из Комсомольска... Но разве от Самохвала убежишь? И он сюда!.. Еще сильнее стал приставать...

— Ну?..

— Да лучше было в Днепр, чем за Якова... Да и что о нем говорить?! Ты его сам знаешь... Потом пошли слухи, что тебя освободили... что видели тебя с другой... Тут появился Комашко... Вроде бы неплохим человеком показался. Ну, я и...

— И...

— Сдуру вышла за него...

Зоя внезапно умолкла и порывисто отвернулась. Губы ее дрожали.

Остап увидел, как на ее ресницы набежали слезы и медленно покатились по щекам.

Он растерялся. Не знал, как поступить. Утешать и сочувствовать? Не мог. Слишком горячей болью наполнено сердце. Ругать ее? Но какое он имеет право? В конце концов, каждый может распоряжаться своей судьбой, как ему хочется.

— Так зачем же ты сюда пришла? — тихо спросил он. — Найти защиту и утешение?

— Нет, Остап. Мне не нужны ни защита, ни утешение. Что сама посеяла — то и пожинаю... Но мне казалось, что ты должен знать, как все это было... Знать правду... Потому что я теперь подозреваю — Яков мог наговорить тебе всего... Разве тебе нечего сказать мне, Остап?

Тон, которым было сказано это, заставил Остапа вздрогнуть.

— А что я могу вам сказать, Зоя Степановна? Вы выбрали свою стежку — идите по ней дальше... Я вам не помеха...

— Остап!.. Зачем так официально со мной?.. Ты не прав...

— На нас уже смотрят... Мне-то все равно. А вам... Что скажет муж? ..

— Мне тоже все равно... Я здесь работаю.

— Ты работаешь? Здесь? Вот не думал!

— Работаю. Чтобы тебя видеть, — совсем тихо, скороговоркой выпалила Зоя. — Хотя главный инженер и не пускал на работу...

— Вот как... Ну что — повидала? Теперь иди... Мне работать надо... И прошу тебя — не ходи ты ко мне. Не посыпай солью рану, когда она только стала затягиваться.

Остап понимал: он поступает жестоко. Но что можно ей сказать после всего... Отвернулся и рванул рычажок перфоратора. Зоя еще что-то проговорила, но за грохотом он ничего не услышал, боялся услышать.

И тут же проревела сирена.

— Шабаш! — закричал Иван Середа.

Ребята пошли к родничку. Любят они, прежде чем уйти домой, посидеть здесь, на этой площадке, где сквозь толщу серого гранита бьют холодные прозрачные ключи.

Родниковая вода не хуже газировки. Родничок служит и холодильником. Целая флотилия бутылок плавает в воде: молоко, кефир... Чуть дальше — купальня. В цехе есть и душ, но летом все ребята предпочитают купаться здесь.

Уходить никто не торопится... Все ждут результатов замера.

— Долго она меряет участок Лисяка, — говорит кто-то.

— Ты что, спешишь? Так иди!.. — отвечают ему спокойно.

«Приживусь я здесь, — подумал Белошапка, — ребята хорошие».

Появилась учетчица Светлана. В спортивных брюках, с линейкой и блокнотом порхает она между глыб негабаритов. Фигурка гибкая, тонкая. Посмотришь — словно бабочка перелетает с цветка на цветок. Если, конечно, представить глыбы серого гранита пестрыми цветами.

Вот она закончила промеры и идет к родничку, к ребятам. Еще издали поднимает руку и кричит:

— Поздравляю! Сто двенадцать процентов!

— Небось Лисяку процентов пять перебросила.

— Честно, мальчики. Честно! — говорит Светлана. И на лице ее улыбаются веснушки.

— Остап, здравствуйте! У вас — двадцать шесть, перевыполнение на четыре метра!

— Ему другую норму нужно установить. Повышенную!

Ребята поднялись, нестройно двинулись вверх. Светлана пошла рядом с Остапом.

— Что вы сегодня вечером делаете? — спросила вдруг она, смешно сморщив нос.

— Не знаю.

— Пойдемте в кино. Картина новая, студии Довженко. Моя подруга четыре билета взяла.

Светлана сказала это просто, доверчиво, как будто знакомы они были еще со школьной скамьи.

— А Иван?

— Иван?! Я смотреть на него не хочу. Мы с ним рассорились. Непостоянный он человек.

«Вот возьму и, назло Зойке, начну гулять со Светланой,— подумал Остап. — Тем более девушка свободная... А заявление об увольнении я, пожалуй, заберу».

9

На привокзальной площади Григоренко сразу узнал свою машину. Навстречу шел, улыбаясь, шофер.

— С приездом, Сергей Сергеевич, — поздоровался Юрко, глазами отыскивая чемодан. Но, кроме портфеля, у директора ничего не было.

«Откуда он узнал, что именно сегодня приеду? — подумал Григоренко. — Я же не сообщал...»

Ехали молча. Григоренко это нравилось, он не любил болтливых. Еще ему было приятно то, что автомашина, как всегда, ухожена, блестит чистотой.

Когда проехали половину пути, Юрко вдруг сказал.

— Сергей Сергеевич, мы не в общежитие едем, а на базу отдыха.

Базой отдыха на комбинате называли дачу на берегу Днепра.

— На базу отдыха? Это почему так? — удивился Григоренко.

— Там сейчас ваши мама и дочка.

— Мать и дочка?! — еще больше удивился Сергей Сергеевич. — Как они там оказались?

— Вчера приехали. Поездом. Я и вещи с вокзала перевез... Главный инженер хотел поселить их к себе, но ваша мама не согласилась. Тогда он распорядился разместить их на даче. То есть, простите, на базе отдыха... У нас там многие останавливаются...

— Гм... Значит, едем на базу... — сказал Григоренко и почувствовал, как вдруг радостно забилось сердце.

Снова замолчали.

«Сделала все-таки по-своему мать. Приехала в родной город сама. Не дождалась, пока заберу... Только ведь ничего в этом городе у нас не осталось. Где похоронены отец и сестра — даже неизвестно. Разве найдешь — в Днепровске фашисты расстреляли более девяноста тысяч. Население целого города!»

Григоренко вспомнил, что из командировок всегда привозил дочке подарки. Сегодня не привез. Не знал, что она здесь. Возвращаться в город, в магазин, тоже не хотелось. Спешил скорее увидеться. Мать встретила сына слезами, обняла его, прижалась лицом к груди.