Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы - Люси Уорд

умерит ее смертоносную силу.

Его трактат под названием «Современный метод прививания оспы»{12} мгновенно стал бестселлером (как мы выразились бы сегодня), выдержав семь изданий и позволив Томасу занять место ведущего мирового специалиста по прививкам. Кроме того, благодаря этому на него обратила внимание самая могущественная женщина XVIII в. – российская императрица Екатерина Великая.

Екатерина II верхом на коне Бриллианте. Портрет кисти Вигилиуса Эриксена, 1762 г.

3. Императрица

Средь всех виденных мною представительниц ее пола она – очаровательнейшая.

Томас Димсдейл[95]

Не прошло и двух недель после прибытия к царскому двору в Москве 14-летней немецкой принцессы Софии Фредерики Августы Ангальт-Цербстской – будущей российской императрицы Екатерины II, как она тяжело заболела. Одеваясь к обеду в присутствии матери Иоганны и великого князя Петра, наследника российского престола и своего будущего мужа, София внезапно упала. У нее начались сильный жар и мучительная боль в боку. Иоганна, отчаянно пытаясь спасти не только жизнь дочери, но и ее выгодный брак, настаивала, чтобы доктора лечили Софию от оспы, но, когда они предположили, что девочке следовало бы пустить кровь (веря, что откачивание некоторого ее количества собьет жар), мать отказалась наотрез. У нее имелись свои причины не доверять российским эскулапам: ее старший брат, дядя Софии, некогда умер в Петербурге от оспы, готовясь к помолвке с царствующей императрицей Елизаветой.

София страдала еще пять дней, прежде чем за дело взялась Елизавета, запретившая требовательной Иоганне, явно не питавшей сочувствия к дочери, находиться в комнате больной. Императрица позволила докторам сделать принцессе кровопускание. «Я оставалась между жизнью и смертью в течение двадцати семи дней, в продолжение которых мне пускали кровь шестнадцать раз и иногда по четыре раза в день», – позже вспоминала Екатерина[96]. Выяснилось, что она была больна плевритом, причиной которого, по мнению докторов, стало то, что она среди ночи босиком расхаживала по холодной спальне, пытаясь освоить непростой русский язык. То теряя сознание, то вновь приходя в себя, принцесса отказалась принять протестантского пастора, придерживающегося лютеранской традиции, которой следовала ее семья. Вместо этого, к огромному восторгу императрицы, она попросила, чтобы к ней привели отца Симеона Теодорского, наставлявшего ее в православной вере, в которую она, заодно сменив имя, должна была перейти до вступления в брак с великим князем Петром. Наконец она начала выздоравливать. Все еще слабая после болезни и потери крови, юная принцесса лежала в своей комнате, притворяясь спящей. Зажмурившись, она внимательно прислушивалась к тому, о чем судачат фрейлины. Она узнала, что ее интриганка мать не в фаворе, зато ее собственная звезда уже восходит.

Екатерина изложила этот эпизод в своих подробных воспоминаниях, которые она втайне писала в три приема начиная примерно с 25-летнего возраста и почти до самой своей смерти в 67. Эти мемуары, откровенные, живописные, постоянно редактировавшиеся и корректировавшиеся, стали для нее одним из важнейших способов контроля над своим образом и формирования наследия как российской правительницы, дольше всех находившейся у власти и добившейся наиболее ошеломительных успехов среди всех российских монархов женского пола.

Лежа на одре болезни в Москве, прибывшая сюда в качестве чужестранки, она сумела продемонстрировать свою приверженность принявшей ее стране через два определяющих аспекта – язык и веру. Она пожертвовала здоровьем, пытаясь выучить побольше русских слов, а затем, уже заболев, находила утешение в православных молитвах. Ее подслушивание тоже говорит о многом, показывая, что она обладала не только хитроумием (качеством весьма необходимым каждому лидеру), но и врожденным политическим чутьем в сочетании с отличным умением судить о характере и мотивации людей. Она знала, где источник власти и как с помощью продуманно оглашаемых поступков она, иноземная принцесса, может завоевать сердца и умы. Кроме того, опыт болезни позволил ей с самого начала получить представление о том, что при российском дворе ее тело и во многом его функционирование выставлены на всеобщее обозрение. Заодно она узнала на себе, что даже опытные врачи подчас применяют жестокие методы лечения. Впоследствии ее доктора выломали целый кусок ее нижней челюстной кости, выдергивая зуб, и едва не убили ее, неудачно устраняя последствия выкидыша.

21 апреля 1744 г., в день своего 15-летия, София достаточно пришла в себя, чтобы снова появиться на публике – впервые после болезни. Впрочем, она «похудела, как скелет», ее темные волосы выпадали, а лицо отливало смертельной бледностью. Императрица Елизавета послала ей склянку румян и велела пустить их в дело, что положило начало привычке, которой наша героиня будет придерживаться до конца жизни, хоть это и походило на надевание театральной маски.

Юная принцесса росла вдали от изысканного упадка и интриг двора Елизаветы, дочери царя Петра Великого. София родилась в 1729 г. в невзрачном гарнизонном городке Штеттин на ветреном балтийском побережье прусской Померании, где ее отец, малозначительный немецкий князек Кристиан Август Ангальт-Цербстский, командовал пехотным полком. Ее мать, принцесса Иоганна Елизавета Гольштейн-Готторпская, получила свой титул по названию одного из множества крошечных суверенных государств, сложным пазлом покрывавших территорию, которую ныне занимает Германия. Иоганна происходила из более высокородной семьи, но та неуклонно беднела, и девочку в 15 лет отдали замуж за человека 20 годами старше. Уже на следующий год родилась София. Мать, едва не умершая во время крайне мучительных родов, тут же отдала девочку кормилице. София получила от матери лицо сердечком, аккуратный ротик и намек на двойной подбородок, но не любовь и теплоту – ей пришлось искать их в романтических связях уже в зрелые годы. Ни рождение, ни крещение девочки не были официально зарегистрированы. «Отец мой полагал, что я ангел; мать же моя не обращала на меня особого внимания», – писала Екатерина в своих воспоминаниях. Она отмечала, что Иоганна обожала ее болезненного младшего брата, родившегося полутора годами позже: «Меня же она просто терпела и часто бранила с жестокостию и гневом, коих я не заслуживала».

Во взрослые годы Екатерина понимала, что с ней обращались дурно, но маленькая София отлично умела справляться с неблагоприятными условиями. В семье ее называли Фике – прозвищем, обычно даваемым бойким мальчишкам. Ей были присущи очаровательное бунтарство и живой, независимый ум. Мать ею не занималась, и девочка нашла для нее замену в лице своей гувернантки, французской гугенотки Бабет Кардель, которая проявляла к ней симпатию, терпение и одобрение, необходимые, чтобы подопечная смогла расцвести. Бабет научила принцессу свободно изъясняться по-французски, а кроме того, наделила ее еще одним бесценным даром – страстным увлечением теми удовольствиями и возможностями, которые таит в себе язык. Это увлечение принцесса и будущая императрица сохранила до конца жизни.

София обожала Бабет, но без всякой любви и уважения относилась к пастору Вагнеру, угрюмому армейскому капеллану, которому было поручено наставлять ее в вопросах религии. Вынужденная заучивать наизусть пространные фрагменты Писания (она ненавидела это занятие, хотя и была в нем вполне искусна), юная ученица мстила, подвергая догматы веры рациональному сомнению. Ее шаловливый юмор был неотразим: во время уроков Закона Божьего она смущала своего ментора, с невинным видом спрашивая, что такое обрезание. «Я не питаю никакой обиды на мсье Вагнера, – позже писала она с характерной прямотой, – но в глубине души я совершенно уверена, что он был сущий остолоп». Лишь доброжелательный подход Бабет убеждал ее учиться: «Так и всю свою жизнь сохранила я сию склонность уступать лишь разуму и мягкости – я всегда противилась давлению всякого рода».

За пределами классной проявлялся не только живой ум Софии, но и ее неуемная энергия. Чинных прогулок в парке не хватало – она играла на природе с местными детьми. В мемуарах она описывает себя в детстве как лидера, отмечая, что верховодила своими товарищами в играх. «Я никогда не любила кукол, зато мне порядочно нравились всякого рода физические упражнения, и не было мальчишки отчаянней меня, чем я немало гордилась, зачастую пряча свой страх. …Я была довольно скрытна», – вспоминала она. Ее страсть к физическому движению впоследствии постепенно сделала ее смелой и чрезвычайно искусной наездницей, а умение обуздывать страхи и скрывать