Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы - Люси Уорд

считалась слишком шаткой), но сам жест заслужил в Европе одобрение как символ симпатий новой российской императрицы к идеалам Просвещения. В 1765 г., применив гениальный прием культурной пропаганды, Екатерина купила библиотеку Дидро (обнищавший философ выставил ее на продажу), однако разрешила ему до конца жизни оставить у себя это собрание книг и даже стала выплачивать ему жалованье. В ответном письме мыслитель захлебывался благодарностями: «Я простираюсь ниц у ваших ног. О Екатерина, будьте уверены, даже в Петербурге вы царите не более могущественно, чем у нас в Париже».

Обмен письмами между императрицей и Вольтером, остроумным и склонным к провокациям, главным проповедником мысли Просвещения, перерос в лестную для обеих сторон пожизненную переписку{17}, когда философ уверился, что Екатерина согласна посвятить себя идеалам справедливости и терпимости. Его горячая поддержка прививочного метода, символа рационального мышления (какового, считал Вольтер, очень не хватало его родной Франции), стала одним из основных факторов, убедивших Екатерину ввести эту процедуру и в России. Книги, посвященные этой практике, находились в числе более чем 6700 томов его личной библиотеки, которую она вскоре после его смерти приобрела и переправила в Петербург.

Меньше чем через пять лет после прихода к власти Екатерина изложила свои идеи по поводу политической философии Просвещения применительно к России в важнейшем документе под названием «Наказ». В самом начале заявлялось, что «Россия есть европейская держава»{18} – недвусмысленное эхо взглядов Петра Великого, во многом ориентировавшегося на Запад. Трактат Екатерины представлял ее взгляд на страну и на то, как ею следует управлять, излагал руководящие принципы рационального осмысления ее законов. Императрица утверждала: Россия так огромна, что ее может контролировать лишь твердая рука абсолютного монарха, но это не деспотизм – власть самодержавного правителя должны ограничивать фундаментальные законы, диктуемые соображениями разума. Документ, содержавший в себе обильные заимствования из Монтескье и других мыслителей, быстро перевели для распространения в Европе. Он был задуман не только как свод практических принципов, но и как публичное объявление о тех ценностях, с которыми, как желала Екатерина, должны ассоциировать и ее страну, и ее саму. Кроме того, «Наказ» почти наверняка являл собой уникальный пример труда по политической философии, который создавался параллельно вышивальному проекту. Одному из своих друзей она писала, что каждый день с шести утра три часа работает над «Наказом», а над вышиванием гобелена – в середине дня, пока ей читают вслух.

Воплотить «Наказ» в жизнь оказалось труднее. В 1767 г. Екатерина созвала Уложенную комиссию из делегатов от всех слоев общества (кроме крепостных крестьян), для помощи в создании нового свода законов. Комиссия провела 203 заседания, после чего ее деятельность была приостановлена. Затем комиссию распустили – меньше чем через два года после созыва (Россия тогда начала войну с Турцией), но и эти беспорядочные обсуждения дали Екатерине ценнейшую возможность познакомиться с конкурирующими интересами разнородных социальных групп ее страны, разделенной на множество сословий. Этот опыт подтвердил ее мысль о том, что России для поддержания стабильности требуется самодержавное правление.

Хотя создать свод законов она так и не сумела, самопровозглашенная «матушка русского народа» начала и другие проекты, нацеленные на улучшение участи подданных, 90 % которых составляли крестьяне. Отличаясь очень серьезным отношением к труду и способностью заниматься несколькими делами одновременно, императрица запустила ряд инициатив в области здравоохранения и образования. Обнаружив, что реформам образования, начатым еще Петром Великим, позволили сойти на нет, она учредила специальную комиссию для изучения идей Просвещения, связанных с созданием национальной школьной системы для обучения детей обоего пола. В 1764 г. комиссия предложила радикальное нововведение – систему, которая с пятилетнего возраста полностью отделяла бы детей от пагубного влияния родителей и жестокого развращенного общества, дабы создать «новый тип человека» – хороших граждан, формируемых путем нравственного убеждения, а не телесного наказания.

В том же году Екатерина основала в Москве больницу для подкидышей (воспитательный дом), где предполагалось проверять эти новые теории. Заведение, действовавшее под непосредственным руководством самой императрицы, защищало анонимность матерей, неспособных заботиться о своих детях: такая мать могла, стоя на улице рядом с больницей, позвонить в специальный звонок и затем положить ребенка в корзинку, спускаемую с верхнего этажа (потом ее поднимали обратно). Родильное отделение обеспечивало некоторый уход для рожающих матерей. Больница принимала всех брошенных детей, в том числе «незаконных», и ухаживала за ними. Здесь их обучали ремеслу, после чего выпускали в большой мир – работать, учиться дальше или вступать в брак.

По образцу этой больницы создавались аналогичные заведения в Петербурге и за его пределами. Больница была не государственным, а частным учреждением, однако ее миссия по снижению младенческой смертности отражала более масштабные заботы Екатерины о том, как улучшить здоровье и повысить численность российского населения. Она опиралась на немецкую теорию камерализма, адепты которой выступали за жесткое управление централизованной экономикой ради блага государства. Они полагали, что для укрепления национального богатства правитель должен стремиться увеличить количество трудоспособного населения.

В России имелись огромные куски незаселенной земли, а смертность была высока. Екатерина замечала: «Если вы поедете в деревню и спросите у встречного крестьянина, сколько у него детей, он ответит – десять, двенадцать, порой даже двадцать. Если же вы спросите, сколько из них выжили, он ответит – один, два, три, редко четыре. Надлежит исправить это положение со смертностью»[101]. Она пришла к выводу, что населению необходимо консультироваться у врачей, а кроме того, надо установить некоторые правила для помещиков, беспечно позволяющих едва одетым маленьким детям бегать на улице среди снега и льда: «Иные остаются вполне крепкими, но девять десятых умирают – какова потеря для государства!»

Помимо помощи детям она решила заняться проблемой заразных болезней, которые ежегодно выкашивали сотни тысяч ее подданных. Речь шла о сифилисе, бубонной чуме и самом страшном недуге из всех – оспе. Чтобы достичь этих целей, ей требовалось провести реформы. Подобно образованию, здравоохранение в России находилось в удручающем состоянии, а во многих частях империи и вовсе практически отсутствовало. Медиков было гораздо меньше, чем нужно (особенно в сельской местности), а вот дорогих иноземных докторов (зачастую некомпетентных) – слишком много. В период 1760–1770 гг. во всей России практиковали всего 94 врача, из них лишь 21 – русские или украинцы[102].

Как повелось, императрица учредила очередную комиссию, почитала литературу по данному вопросу и обратилась за советом к специалистам. В 1763 г. она подписала указ о создании первой в России Медицинской коллегии, которой поручалось распространять медицинский уход на все население и нанимать больше русских врачей, хирургов и аптекарей. Профессиональную подготовку медиков стали проводить по европейскому образцу. В Московском университете открылся медицинский факультет, призванный поставлять обществу элитных докторов. Создавались специализированные больницы для лечения венерических болезней. На должность первого президента Коллегии императрица назначила барона Александра Черкасова, русского, владеющего английским языком (за два десятка лет до этого он посещал Лондонскую оспенную больницу). Преобразования шли полным ходом: зарождалась более широкая, чем прежде, идея общественного здравоохранения, и считалось, что этим должно заниматься государство.

К 1768 г. (после переворота прошло уже шесть лет) многочисленные реформаторские проекты Екатерины и ее усилия, направленные на то, чтобы представить себя на родине и за границей как просвещенную правительницу особого русского склада, укрепили ее власть. Ее любовник Григорий Орлов оставался при ней в качестве безобидного фаворита, а граф Панин оказался незаменимым советником – и искусным наставником для ее сына, великого князя Павла. Иностранные наблюдатели, поначалу настроенные скептически, теперь выражали восхищение тем, как глубоко она понимает эту загадку под названием Россия. «Императрица, возможно, является той женщиной, которая лучше всех в целом мире способна управлять столь сложной машиной, – писал в Лондон британский посол в Петербурге лорд Кэткарт. – Она выполняет великие общественные задачи, создает великолепные учреждения; армия России никогда еще не стояла на столь твердом основании; полагают, что финансы ее [екатерининской России] в отличном состоянии, а ее торговый баланс невиданно высок»[103].

Весной 1768 г. планам Екатерины угрожало не какое-то иноземное государство или дворцовый