Восьмая жизнь Сильвестра - Александр Васильевич Сивинских

ветошку на узкие полоски.

Якающий мальчик смотрел на меня с мстительным высокомерием.

* * *

Дядька Ферапонт точил косу. Сплошь покрытая татуировками мускулистая ручища с зажатым в кулаке камнем размеренно двигалась вдоль изогнутого лезвия, извлекая из него одну звонкую ноту за другой. Рядом стоял ведмедоид и внимательно следил за действиями. У ведмедоида были выбриты и так же густо, как у дядьки Ферапонта, татуированы передние конечности – от плеч до кистей. Отец рассказывал мне, что такова мода лесных пластунов. Даже уволившись в запас, эти страшные ночные бойцы продолжают брить лапы. Один из псевдопальцев ведмедоида был забинтован длинным, узким листом белого подорожника.

Закончив точить, дядька Ферапонт сунул камень в кожаный мешочек на поясе и спросил ведмедоида:

– Понял?

– Тот кивнул тяжёлой башкой, стрельнул в мою сторону взглядом раскосых глазок и протянул лапу к косе.

– Если опять воткнёшь в землю, уши оторву, – пообещал ему дядька Ферапонт.

Ведмедоид снова кивнул, с довольным ворчанием сгрёб косу и начал махать ею с такой энергией, будто не травку косил, а головы корнезмеям отсекал.

Дядька Ферапонт полюбовался на работника и поманил меня. Я подлетела ближе, но опускаться на землю не спешила. Нрав ведмедоидов весьма скверен, раздражаются они по самому ничтожному поводу, а в бешенстве кровожадны и неудержимы.

– Не бойся, племяшка, Херг парень смирный. Да и дружим мы. Лет пятнадцать уже.

– Отец тоже так думал. Пока ему дружок-ведмежок ногу не отгрыз.

– Батя твой сам был виноват, – строго сказал дядька Ферапонт.

– Да теперь-то какая разница, – сказала я и сложила крылышки.

Упасть не успела, дядя подхватил меня на руки, закружил, хохоча. Я чмокнула его в нос. Наконец он поставил меня на ноги и спросил:

– С чем пожаловала? Вижу ведь, что не просто так.

– До чего ж ты у нас проницательный. – Я подмигнула. – Ты, когда на Гелладе-три воевал, не только в пластунах состоял, но и в похоронной команде, правильно?

– Было дело.

– Значит, с останками возиться приходилось.

– Ну, а как без этого.

– То есть трупным запахом и видом гниющей плоти тебя не смутить.

– А вот тут ошибаешься.

– Не поняла? – удивилась я.

– Наша похоронная команда могилы не копала и тела в них не таскала. Принцип другой был. Места сражений засевались грибными спорами. Открытые пространства с воздуха, закрытые – из распылителей. За пару суток грибница полностью пожирает мягкие ткани трупов, а твёрдые размягчает. Остаются такие, знаешь, кочки вроде моховых. Потом на них выпускают муравьёв. Муравьи поедают грибы и всё остальное. Затем под воздействием феромонов маршируют к передвижным ферментаторам, где их перерабатывают на удобрения. Ну, и ещё на кое-то, о чём тебе знать не нужно. Всё.

– По-моему, это ещё отвратительней, чем мертвецы, – сказала я, поморщившись.

– А много ты мертвецов-то видала, Виолочка?

Возразить было нечего.

– Ну да ладно, – сказал дядька Ферапонт. – Ты, собственно, по какому вопросу прибыла?

– Отец попросил, чтоб я нашла того, кто согласиться быть золотарём.

– То есть гов?..

– Да-да.

– Позволь-ка спросить, где он отыскал то, что золотарь убирать будет?

– Сама в недоумении. Весь день голову ломаю. Неоткуда же взяться!

– Выходит, плохо ты своего папку знаешь.

Мне надоело это жонглирование словами, и я спросила напрямик:

– Ну так что, дядя Ферапонт, поможешь?

– Нет, Виолочка. Однажды я за ним уже разгребал дерьмо. Когда он целую расу против нас настроил. – Мы, не сговариваясь, посмотрели на молодецки размахивающего косой ведмедоида. – Нахлебался я тогда досыта. Всё ещё комок в горле. Хватит.

– Спасибо за откровенность, – сказала я, расправляя крылья.

– Ну а как иначе. Мы ж родня, – отозвался дядька Ферапонт.

После чего отвел взгляд и с криком: «Херг! Опять косу в землю засадил, сухорукий! Ну, всё, прощайся с ушами!» – вперевалку побежал к ведмедоиду.

Мне показалось, что в голосе его звучала не угроза, а облегчение.

* * *

К концу дня я облетела всю колонию. Я побывала у земледельцев и землекопов, у древомагов и раколовов, у пивоваров и даже у единственного бродяги. Всё впустую. Измотанная и утратившая веру в себя, я вернулась в семейное дупло.

Муж ждал меня у накрытого стола. Искрился нектар в высоких бокалах, божественно благоухали уложенные пирамидой шарики из пыльцы толеаты. Солнечный свет даёт нам силы, но ощущения сытости не дарит – сегодня я убедилась в этом сама. Великое Древо, как же мне хотелось есть! Да и пересчитать с любимым денежки, пожалуй, тоже. Но время для этого ещё не пришло.

– Михаил, – сказала я строго. – Скажи, только честно. Будешь меня любить, если я займусь чем-нибудь странным?

– Конечно, – сказал он, шагнул ко мне и обнял. Уткнулся губами в макушку, тихонько дотронулся пальцами до основания крылышек. Я едва сдержалась, чтобы не замурлыкать от удовольствия.

– Даже не спросишь, насколько странным может оказаться моё занятие? Вдруг оно будет странным-престранным? – Рвущая тряпочку Алиса не шла у меня из головы.

– А мне всё равно.

Его пальцы скользнули вниз. Вот хитрюга! Ещё несколько секунд, и я позабуду отцовское задание – да и весь мир, пожалуй. Собрав волю в кулак, я отшатнулась, попятилась и спиной вперёд вывалилась из дупла.

…Отец выглядел ещё ужасней, чем утром. На мундире появились дыры – кажется, от кислоты. Сапоги были заляпаны какими-то химикатами. Усы растрепались, под глазами залегли тени. Мужественные складки, сбегающие от крыльев носа к скулам, сделались будто вдвое глубже. Нос заострился.

– Как успехи? – спросил он хрипло.

– Полагаю, лучше, чем у тебя.

– Неужели нашла? – оживился отец. – И кто же доброволец?

– Твоя дочь, – сказала я.

Он поник.

– Ничего не выйдет. Даже я не могу заниматься этим дольше пары минут. Куда уж тебе, девчонке.

Иногда папочка бывает нуден, иногда несносен, но чаще – удручающе невыносим.

– Ты забываешь, что я училась на Земле. Там у людей пищеварение грубое и примитивное, не то, что у нас. От брезгливости пришлось избавиться, притом быстро. – И мучительно, добавила я про себя. – Кстати, ты мне так и не сказал, откуда у нас появляется… ну, то, что нужно убирать.

– Сама увидишь.

Он поколдовал у дальней стены дупла. С хрустом обломившейся ветки распахнулась неприметная дверца, за ней виднелся коридор, ведущий вниз.

– Крылышки береги, здесь тесно.

Я завернулась в крылья, как в плащ, и отправилась за отцом. Освещённый лишь мерцанием наросших на стены люм-лишайников, коридор углублялся и углублялся. Мы прошли, наверное, с полкилометра, прежде чем добрались до следующей двери. Она была точным подобием папиного входного люка – керапластовая диафрагма земного производства. Рядом, в глубокой вертикальной нише виднелся молочно-белый кокон погруженного в метаморфоз эфемера.

– Прежний работничек, – сказал отец, мотнув головой в его сторону. – Готова?

– Да, – ответила я, ещё плотнее закутавшись в крылья.

Диафрагма разошлась. В лицо ударила волна смрадного воздуха. Мне защипало глаза, но открывшуюся полость я рассмотрела отлично. Она была огромной, высоченной, с множеством узких горловин, ведущих на поверхность – через них внутрь заглядывали острые и пристальные зрачки звёзд.

Пол был покрыт наслоениями зелёной гадости, и лишь возле самой двери виднелся