Трилогия садизма: Одиночество. Деструктивность. Любовь - Игорь Озёрский

Здесь даже не чувствуется вес собственного тела, наверное, это из-за отсутствия обязательств, они – тяжкий груз, который можно принять, если тебе за это платят; если же взамен ты получаешь только моральное удовлетворение или что-нибудь подобное, то к чёрту. Этим нельзя набить живот… от этого даже невозможно получить кайф.

Смирение – это то, что нам здесь нужно, оно в этом маленьком, излучающем свет окне лежит на подоконнике. Но мы стоим снаружи, а форточка закрыта. Вокруг нас темнота, в ней нет ни лиц, ни секса, ни наслаждения. Мне всегда было интересно, есть ли по ту сторону окна, под подоконником, на котором лежит смирение, батарея; она мне так необходима, ибо в темноте вечно царит холод.

Мы уже в сотый раз проходим здесь и каждый раз говорим себе, что нужно идти прямо, но всё равно движемся по кругу – цикличность и замкнутость; поэтому необходимо открыть окно и достать смирение. Но с наружной стороны рамы нет ручек, а в темноте закончились камни. Как грустно.

– Можно откусить, друг мой?

– …

– Как, совсем ничего не осталось?

Если подождать, пока глаза привыкнут к яркому свету, то в небольшом окне можно разглядеть очертания мебели. Порой мне даже казалось, что я вижу холодильник. Наверное, это кухня. Жаль, нам туда никогда не попасть.

Сгнило даже то, что не гниёт

Я рассмеюсь. Обычно так скрывают слёзы.

Он зло сплюнул. Всё человеческое, что в нём было, теперь действительно только было – как для него, так и для окружающих.

День вовсю купался в лучах солнца.

«Томительная жара», – сказал он. Кто-то резко обернулся на эти слова. На спине почувствовался чужой взгляд. Он зло сплюнул: «Какого чёрта!» Ему стало смешно, но он не засмеялся. Его с детства учили: «Смех без причины – признак дурачины». К сожалению, он не знал, что его родители не правы, и он не догадывался, что только истинный идиот мог сказать такое.

Смех так и не вырвался на волю. Он умер в груди и начал разлагаться. Трупный яд смеха – злость. Теперь она разъедает его изнутри.

От жары тошнота подкатила к горлу. От злости тошнит ещё больше. На спине остался грязный след от чьего-то взгляда.

«Дерьмо!» – выругавшись, он опять зло сплюнул. Этим словом он охарактеризовал весь мир, состояние своей души, настроение общества и многое другое, что содержалось в мыслях, которые на данный момент крутились в его голове.

Он не глуп, далеко не глуп, но он не добр. Возможно, он был таким когда-то. Возможно, он был добрым, когда был глупым.

* * *

Человек-урод. Позор всей расы. Его мечты ограничиваются ленью – полностью, грубо и бесповоротно. Он жирный и лживый. Омерзение, вызываемое его улыбкой, заставляет проблеваться каждого из нас. Настолько жестоко звучание каждого из его слов. Какими чистыми кажутся его руки при дневном свете и как воняют они кровью в темноте…

Периодически мы видим эту мразь внутри себя. Глоток алкоголя открывает нам внутренние глаза, и всё становится очевидно. Стыдно, мерзко, но необратимо. Каждая последующая стопка взращивает этого паразита внутри нас. Хочется плакать, да только вместо слёз вылезает он – заплывший жиром низкий подлый человечек. Человек-урод, который отличает нас от зверей, но при этом и роднит нас с ними.

Каждая частица нашей души чувствует и ненавидит это создание, любит и обожествляет.

Нет ничего хуже моральной деградации. Она не только являет собой движение вниз, но и порождает вектор такого движения, превращая индивидуума в маленькую жертву массового регресса.

* * *

Сколько интересного и красивого в этом мире, но если выжечь это всё напалмом, останется лишь чёрная смердящая пустошь. Именно это происходит с общественной моралью, она воняет, словно застойная вода, образующая слизистый налёт на стенках ёмкости, в которой она находится.

Чем станет вечный полёт? Безмятежностью, вытекающей из необъятных просторов и льющейся в никуда – в серое бездумье тупой голодной толпы, где на одного барана сотня крокодилов. Я вижу их, я слышу визги их голодных отпрысков. Я мог бы с ними станцевать, ибо только в танце проявляется истинное безразличие – пустые взгляды, холодные тела, искусственные ласки. Отсутствие желания и высшая степень лицемерия.

* * *

Не может быть судьёй тот, кто любит людей, так же как мать никогда не сможет объективно судить своё дитя…

Пойдёт дождь. Ему всё равно, он не живой. Вылезут дождевые черви и умрут. Никто не знает почему. Важно ли это? Думаю, нет. Где-то на раскаленном камне сидит ящерица и греется под лучами палящего солнца. Смех и рыдания сотрясают воздух – кто громче?

Ребёнок громко смеётся. Ему весело. Но он просто не знает, что где-то в эту секунду совершается убийство, возможно даже не одно. Так же громко в тюремной камере смеётся маньяк, возможно оттого, что осознает всё это.

«Осколки бытия», часть 1

Психоанализ

Современная проблема индукции

Пролог (окончание)

«Кто я – демон или человек!?» – крикнул он застывшей перед ним толпе.

Собравшиеся люди непонимающе смотрели на него.

«Что же не так я сделал!?» – он был очень красив, но, к сожалению, и очень умён.

Это был разгар буднего дня, но сейчас, на обычно в это время оживлённой площади, воцарилась тишина; толпа, затаив дыхание, наблюдала. Это была мёртвая толпа. Для неё это был спектакль, и казалось, что вот-вот все эти люди, как в театре, начнут доставать маленькие бинокли, которые обычно выдают в гардеробе. Некоторые же стояли с видом, будто только и ждут антракта, во время которого они лениво поплетутся в буфет покупать безвкусные бутерброды за огромные деньги и пить отвратительное шампанское из красивых немытых фужеров. Они стоят с унылым видом, и, готов поспорить, один из них даже не постеснялся зевнуть.

Его волосы были растрёпаны, пиджак помялся в нескольких местах.

«Я ненавидел бы вас ещё больше…» – выкрикивая эти несвязные, но очень эмоциональные слова, он делал шаг то влево, то вправо. В его движениях была какая-то скрытая грация, они завораживали. «Не будет мёртв тот, кто не захотел этого!» – он взмахивал руками, окидывая своим безумным взглядом всех и в то же время никого. Всё больше и больше людей собиралось посмотреть, что здесь происходит, и никто не уходил. Толпа оцепенела, будто кролик перед змеёй. Они хотели его. Они хотели быть им. Он был очень красив, но, к сожалению, и очень умён: «Как я могу любить вас? Ведь любить-то нечего… Да, наверное, и нечем…» – он замолчал, его руки обвисли, а взгляд устремился вниз. Толпа безропотно смотрела, никто даже не шелохнулся. Ссутулившийся человек с растрёпанными волосами в мятом костюме опустил голову и тяжело дышал. Словно на сцене… Можно представить, что где-то над ним висит прожектор, и он один стоит в кругу света, а вокруг чернота. «Вы, наверное, никогда не замечали, – тихо начал он, – что от толпы, даже если все молчат, исходит шум, низкий вибрирующий и постоянный гул. Это её голос. Голос толпы».

У каждого находящегося сейчас здесь зрителя были свои дела, но они забыли про них. Эти люди стали невольными слушателями, жертвами оратора. Толпе было всё равно, кто он, они просто смотрели и слушали, он стал надеждой, историей, предметом для подражания и темой для шуток. Он был гением, но безумцем, он был очень красив, но, к сожалению, и очень умён. Этим пустым прохожим нужен был идол, и он дал им его. Он подарил толпе себя.

«Знаете ли вы, что написать песню куда легче, чем книгу? Но уверяю вас, написать хорошую песню так же сложно, как хорошую книгу». – Их было больше сотни, но они сохраняли тишину. Если бы он попросил их не дышать, они бы сделали это.

«Мы тореадоры двадцать первого века! – он опять перешёл на крик, его спина вновь выпрямилась, глаза заблестели в безумном задоре. – Да только вместо быка – толпа! Но она также кидается на красное. Мы и сочиняем красное, и, если бык не кинется в очередной раз, то нас забудут. Мы – жертва современного безвкусия! Создавая желаемое толпой, мы деградируем, наблюдая, как это стадо пожирает плоды нашего воображения. Пусть же все писатели, художники и музыканты кормят вас…» – он не смог закончить свою мысль, так как именно в этот момент блюстители правопорядка прервали его и настойчиво попросили пройти с ними. Он не сопротивлялся.

Словесный салат[2]

Полёт мысли, или Диктофон в больнице для душевнобольных

Легко быть гением среди безумцев, сложно, чтобы безумцы тебя признали таковым.

Во-первых, смени профессию, осознай, что она умрёт, скажи, что останешься с ней до конца. Убирайтесь к чёрту.

Ты идёшь домой. Hello, hello… my name is… Fuck!

…от этого мне не легче. Музыка. Вы были правы по поводу меня: «Уехал из… поймут, что здесь не место». Она меня обняла, потому что это всё чушь, ещё есть время. Вы не уйдёте, нет! 3:35