Вызволение сути - Михаил Израилевич Армалинский

без опасности для шара соскользнуть и разбиться об пол.

Когда мне исполнилось лет десять, интерес к новогодней ёлке у меня пропал, и родители больше ёлок не покупали и отдали кому-то ёлочные игрушки.

Недавно в The Museum of Russian Art в Миннеаполисе проходила выставка советских ёлочных игрушек из частной коллекции как раз из периода моего детства. И среди них я увидел немало игрушек, которые мне купили родители. Там сиял синий шар с Дед Морозом в санях и оленем, и висел он на ёлке, которая была густая и очаровательно пахла хвоей.

Я раньше привозил родителей в этот музей на разные выставки, а на эту мне захотелось привести их особенно сильно – сколько бы мы вместе навспоминали…

Но это уже было невозможно.

* * *

Папа научил меня ездить на двухколёсном велосипеде, когда мне было лет шесть. Велосипед был чужой, одного из дачников. Мы вышли на прямую асфальтированную пустынную дорогу. Папа посадил меня на велосипед и сказал, чтобы я крутил педали как можно быстрее, а он будет бежать рядом и держать велосипед за седло, чтобы я не упал. Папа действительно держал за седло, пока я усаживался и бежал рядом, когда я начал ехать. Я стал крутить педали изо всех сил и в какой-то момент заметил, что папы больше нет рядом, никто не поддерживает велосипед, а я сам несусь по дороге. Сначала меня охватило чувство обиды – папа меня обманул. Но в то же время я понял, что зато я сразу научился кататься на велосипеде, и обида исчезла. Когда я наконец остановился и оглянулся назад, я увидел папу вдали, машущего мне рукой, я развернулся и уже сам доехал обратно.

Наконец, родители накопили деньги на покупку мне велосипеда "Орлёнок". Я счастливый, так разогнался на нём во дворе, что не успел повернуть и на всей скорости врезался под прямым углом в стену. Мне удалось удержаться в седле, но зато рама прогнулась от удара и краска на ней стала шелушиться ("Советское – значит отличное").

Всякий раз, собираясь кататься на велосипеде, приходилось зажимать бельевой защипкой правую брючину или просто заворачивать её к колену, чтобы она не попала в цепь. Велосипедные цепи того времени были исключительно хищными и питались не только тканью брюк и юбок, но и даже плотью под тканью.

Однажды на даче мы с папой шли домой из магазина и увидели парня, лежащего на земле с велосипедом на нём. Нога парня была в крови, и разорванная штанина застряла между цепью и шестерёнкой. Велосипед спал насытившимся зверем. Папа наклонился и изо всех сил провернул педалью заклинившую цепную передачу, и кусок окровавленной материи выпал из зубов шестерёнки. Мы помогли парню подняться и довели его до дома.

“Какой у меня сильный и хороший папа”, – думал я с удовлетворением и гордостью.

Признание неправоты

На всю жизнь запомнилось – когда мне было лет пять, папа в какой-то момент почувствовал свою неправоту передо мной (не помню, в чём) и сказал: "Извини, сынок, я был неправ".

Меня это несказанно поразило, и тогда я не мог осознать и выразить почему, но я ещё больше зауважал своего папу. То, что мой отец – тогда воплощение полного авторитета во всём – может оказаться в чём-то неправым, признать это, и попросить у меня, маленького, прощения ощутилось огромной победой, но не над отцом, а это было нашей общей победой двух друзей над чем-то, что могло бы омрачить их дружбу.

С тех пор я без усилий мог признать себя неправым (если тому появлялись доказательства в виде фактов или чувств) и извиниться. Поэтому когда я услышал песню Элтона Джона "Sorry Seems to Be the Hardest Word" я был предельно удивлён, что у кого-либо самым трудным в жизни может стать признание собственной неправоты.

Большинство людей считает, что извиниться – это значит унизиться, показать свою слабость, свою уязвимость. Но отрицать и не признавать свою ошибку – это значит обрекать себя на её повторение снова и снова, что тогда действительно станет унизительным подтверждением твоей слабости.

Кроме того, в осознании своей вины, в признании своей неправоты и прошении прощения есть элементарная честность по отношению к себе и другим. Прятаться от своей неправоты или испытывать уверенность в непоколебимости и вечности своей правоты является самоубийственным не только для тела, но и для души. Впрочем душу "не задушишь, не убьёшь", и потому она вырождается в злобный дух, витающий над миром людей, ибо большинство из них почему-то уверено в своей нескончаемой правоте.

Совет папы

Когда мне исполнилось 16 лет и настала пора решать, в какой ВУЗ поступать, я должен был выбрать, идти ли мне в гуманитарный, куда влекло сердце, или в технический, в который направлял разум.

И тут папа, который ратовал за инженерство, произнёс неотразимый для меня аргумент:

– Лучше быть плохим инженером, чем плохим поэтом.

И я поступил в ЛЭТИ (Ленинградский электротехнический институт).

В итоге, я стал неплохим поэтом и неплохим инженером.

А это – уже хорошо.

Музыкальные иллюзии

Когда я рассказал маме, что у нас в институте объявлен набор в студенческий эстрадный оркестр, мама стала меня убеждать, попытаться попасть туда пианистом. Так выражалась слепая материнская любовь – в полном пренебрежении реальностью во имя веры в своего ребёнка. Я ведь учился семь лет в школьном кружке игры на фортепьяно по полчаса два раза в неделю.

Мама считала, что я при плохом слухе, тем не менее, могу играть в оркестре по нотам. Я, конечно же, и не думал близко подходить к оркестру, поскольку прекрасно понимал свою музыкальную обречённость. Но мама продолжала верить в меня.

Кошмарные сны

Во время кошмарных снов мама знала, что надо прыгнуть в окно, с крыши, со скалы – и тогда сразу проснёшься. Но тут же появляется страх – а что если это не сон, и, прыгнув, не проснёшься, а разобьёшься? Но мама всякий раз преодолевала этот страх и прыгала – и просыпалась, избавляясь от кошмарного сна. Вот она, убеждённость в спасительной реальности.

Увы, в моих кошмарных снах я не могу найти никакого способа их прекратить. Наверное, они у меня ещё недостаточно кошмарные.

Спасение от армии

Родители позвонили их приятелю Исааку, который был врачом и членом врачебной комиссии по обследованию новобранцев. Исаак приехал к нам в гости – это был настоящий биндюжник: огромного роста еврейский мужик, говорящий чрезвычайно медленно и с картавым акцентом.

Исаак был хороший врач, ибо вымуштровал меня по симптомам нужной болезни с военной точностью. Он дал мне детальные инструкции, что и как делать, чтобы меня комиссовали и признали негодным к военной службе.

Так я избежал долгих и бездарных